Багровый молот
Шрифт:
— Я могу подождать.
— Подождать темноты? Ты даже не сможешь услышать, как мы встанем у тебя за спиной.
— Я могу подождать темноты. А вы — нет. По распоряжению ее дорогого папаши, — он скосил глаза в сторону Урсулы, — все дороги на расстоянии двадцати миль от Бамберга охраняют конные патрули. Они проезжают здесь дважды. Утром и вечером, по наступлении сумерек. Я могу подождать. И увезу в Бамберг обеих.
— Ты лжешь.
— Приложи ухо к земле, и ты услышишь стук конских копыт. Шесть всадников в стальной броне, с пистолетами и палашами. Надеюсь, они не убьют вас сразу, а затравят,
Альфред чувствовал, как холодеют его пальцы, как ледяной пот бежит по спине. Сердце, что стучало так часто всего несколько минут назад, рвалось вперед, подстегиваемое надеждой, билось теперь слабо и обреченно — так бьется оно в груди умирающего старика. Он не может позволить ему забрать Урсулу. Он не может ждать. Все было бы по-другому, если бы он не любил ее… Но он не сможет выстрелить, зная, что пуля ранит ее. Глупо, не правда ли? Разве вред, который может причинить жалкая пуля, можно сравнить с тем кошмаром, который ожидает Урсулу в тюрьме? Разум кричал ему: действуй, не медли! Сердце шептало: ты видишь ее в последний раз.
— У этой истории будет забавный конец, — скривив рот улыбкой, произнес мыльноглазый. — Заговорщиков, поднявших руку на солдат князя-епископа, сожгут вместе с теми, кого они пожелали спасти.
Только сейчас Альфред обратил внимание, как изменился голос солдата — стал резким, гнусавым, надтреснутым, как звук грубой пастушьей дудки.
Ханс что-то ответил ему. Но что именно — Альфред не слышал. В глазах потемнело, свинцовая тяжесть заполнила все.
Стиснув ладонями виски, он рухнул на землю.
Глава 23
Когда он открыл глаза, на небе появились первые звезды. От реки поднимался туман, грустно шелестели деревья, и желтый домик смотрителя на той стороне дороги казался размытым серым пятном. Шелест деревьев, шепот воды, хрип умирающей лошади. Ничего больше.
— Я ждал, когда ты проснешься, — сказал Ханс. Он сидел на земле, привалившись спиной к тонкому ивовому стволу. В его руке почему-то был пистолет.
— Где Урсула?
Молчание.
— Как ты мог позволить увезти ее?! — Голос Альфреда был неровным, слова прыгали то вниз, то вверх, как голова утопающего пловца, в одну секунду переходили с хриплого баса на острый, режущий визг. — Как ты мог? Ты ведь знаешь, что они сделают с ней…
— Патруль должен был вот-вот появиться. — В голосе Ханса было странное, пугающее спокойствие. Он говорил так, как будто ничего не случилось. — И я его отпустил. Вначале этот мерзавец собирался повернуть коня к Бамбергу. Думал, наверное, что мы круглые идиоты. Конечно, если б он поскакал в Бамберг, то уже через четверть часа вернулся бы сюда с подмогой.
Ханс закашлялся, густо сплюнул на траву.
— Я сказал ему, — продолжил он, вытерев рот, — чтобы он отправлялся в Цайль и не медлил, иначе я всажу свинцовый орех ему в позвоночник. А когда он убрался, Томас увез Веронику. Они поехали через лес — там есть старая охотничья тропа, на которой точно не встретишь солдат. Она выведет их к развилке, где ждет Вильгельм. Вот и всё.
— Если б ты любил ее, то не дал бы ее увезти.
— А кто любил ее? Ты, Альф? И много было толку от этой любви?
— Я бы умер, но не позволил…
— Вот и умер бы, черт тебя подери!! А не падал бы в обморок, как перенервничавшая девица. Пойми же, дурак ты этакий, мы ничего не могли больше сделать. Ничего! Три человека, из которых один ранен, а другой без сознания, против шести всадников патруля. Нас перебили бы на месте, а Урсулу и Веронику отвезли бы обратно к викарию.
— И где, по-твоему, этот патруль? Тащится из Бамберга на костылях? Блюмсфельд нас обманул, неужели тебе непонятно!
Ханс снова закашлялся, захрипел, сплюнул на траву красным.
— А они уже были здесь, вот в чем штука… Всего через четверть часа после того, как Томас увез Веронику. Удивлен? Честно сказать, я тоже не понимаю. Не понимаю, как мы остались живы. По счастью, это были солдаты гарнизона, а не ублюдки викария. Шесть всадников на свежих конях. Наверное, думали, что сейчас завершат объезд и отправятся по домам, спать. — На губах Ханса появилась хитрая, вымученная улыбка. — Когда они увидели все это, у них глаза повылезали на лоб. Я крикнул им, что на нас напали и что мой товарищ — тут я, конечно, показал на тебя — подстрелил одного из этих негодяев, подосланных врагами его сиятельства. Я крикнул, что они, эти самые негодяи, отбили арестованных и поскакали по дороге в Цайль. И представляешь, болваны поверили! Хорошо еще, что никто из них не догадался зайти в домик смотрителя. Иначе, боюсь, нас с тобой гнали бы сейчас домой в кандалах.
Перед глазами Альфреда плыли кроваво-алые пятна.
— Этот Блюмсфельд — он может сделать с ней что угодно. Нужно догнать его! Мы успеем его догнать…
Ханс покачал головой:
— Прошел уже час, Альф. Я ранен, а ты едва стоишь на ногах.
Альфред вдруг почувствовал, что его бьет озноб. Кровь отлила от головы, кожа на лице сделалась ледяной. Самым отвратительным было даже не то, что он упал в обморок, а то, что пробыл в забытьи так долго. Целый час пролежал на холодной сырой траве, не слыша, как Блюмсфельд увез Урсулу, как уехали Томас и Вейнтлетт, как появилась, а затем исчезла за поворотом дороги шестерка солдат…
«Лучше бы мне умереть», — подумал он отрешенно.
— Мы не успеем, — донесся откуда-то издалека голос Ханса. — И потом… Нужно кое-что прояснить.
— О чем ты? — медленно поворачивая к нему голову, спросил Альфред. — Что еще прояснять?
— Я вряд ли доживу до утра, мой друг. Поэтому — просто выслушай. Ты помнишь рассказ Юлианы Брейтен? Про человека, который явился к ней и заставил ее дать показания против Германа?
— При чем здесь…
— Это был я, Альф.
— Что ты несешь?!
— В тот вечер, когда мы обсуждали побег, я отправился к викарию и сказал, что выдам ему местонахождение беглеца. Подожди, не перебивай. Разумеется, я не собирался этого делать. Я наплел Фёрнеру, что хочу служить ему, изобразил из себя этакую хитрую гадину, которая желает перескочить из одной лодки в другую. Три дня спустя я пришел к викарию и назвал дом, где прятался Герман. Самого Германа, разумеется, там уже не было: вечером, накануне, я велел ему перебраться в другое место. Все, что нашли в том доме солдаты, — старое одеяло и несколько забытых вещей. Фёрнер, конечно, был недоволен, но он уже проглотил мой крючок.