Багряные зори
Шрифт:
— Ирина нового мужа пригрела, а у кума самогонка не получилась, здорово подгорела… У Настасьи курица петухом запела. Хоть и отрубили ей голову, все равно беды не избежать… Немцы деда Демида собирались расстрелять. Искали в кладовке сало, а нашли старую кожаную фуражку и решили, что раньше он был комиссаром и чекистом. Хорошо, соседи вступились за старика и спасли его от беды… А недавно встретила старосту. Идет улицей, а за ним следом два немца. Как дойдут до двора, немцы присядут возле ворот, а староста — во двор. Достанет из кармана просо, бросит на землю — кур скликает. Сбегутся куры, староста — со двора, а немцы давай по
Сначала Володя не обращал никакого внимания на разговоры, но потом все-таки стал прислушиваться.
— Была еще нынче на станции… А там переполох. Немцев понаехало, полиции, на вокзал никого не пускают. Знакомый полицай по секрету сказал, что в Мироновке с эшелона сбросили мертвого немца. Поговаривают, будто того немца убили какие-то подпольщики между Ракитным и Карапышами, и это уже не первый случай. Так гадам и надо! — закончила она. — Боком выйдет им мой поросенок!
Поделилась тетка Прасковья новостями, и на душе полегчало. Потом вдруг опомнилась и, прощаясь, пошла к двери.
— Да посидите немного, куда вы так торопитесь, — сказала мать.
— Ой, голубушка, не просите — некогда. Надо еще успеть на Рогозянку к куме сбегать, нужно и ей рассказать.
Володя перевернулся на другой бок. Уже три дня не выходит он на улицу — болеет. Голова горячая, в груди жжет. Мать поила его крепким чаем с липовым цветом, растирала тело самогонкой. Немного отлегло. Но во всем теле по-прежнему чувствует слабость, а когда спустился с печи, едва на ногах устоял.
Новость, которую принесла тетка Прасковья, приятно удивила Володю. Значит, парни еще раз забрались на поезд. Молодцы! Проклятая болезнь! Если бы не она, сейчас бы обязательно подался в Молчановку. Или к Георгию Павличенко зашел бы, но нет уже его в живых. Арестовали его немцы, жестоко пытали, и он, не выдержав издевательств, сошел с ума. Но потом его все же расстреляли. Заодно и всех родственников — как близких, так и дальних. Разыскали их всех до единого.
А Георгия на станции взяли совсем случайно: не мог спокойно смотреть, как полицаи издеваются над людьми, кинулся защищать их. Когда Павличенко арестовали, то в сарае нашли автомат…
Володя ворочался с боку на бок и время от времени стонал:
— Что же делать?..
Гудит в сенях ручная мельница, стучит, скрежещет, когда уставшая мать забывает туда добавить сухой ячмень. Тепло на печи. Глаза сами слипаются. И парнишке кажется, что он сидит под березой, рядом с дедом Михаилом. Володя уже выкупался и теперь лежит на горячем песке под синим куполом высокого неба.
В осоке играет рыба, лениво квакают лягушки: «Кум-кум… Кум-кум…» Тихо плетет в траве свою длинную тоскливую песню кузнечик…
Гудит ручная мельница. Володя просыпается. Сон его хоть и оборвался, но он по-прежнему остается мыслями с дедом. Вспоминает, как привезли в село «Щорса».
Три сеанса подряд крутил механик кинокартину, и в сельском клубе негде было яблоку упасть.
Володя сидел рядом с дедом и не мог оторвать глаз от экрана.
Когда вышли на улицу, старик долго молчал и наконец сказал:
«Не все показали. Забыли Ольшаницу, например… И меня…»
Володя удивился:
«Вы у Щорса были? Или у Боженко?»
«У Гребенко!»
И вот рассказывает дед Михаил, как во время первой империалистической войны кайзеровцы дошли до самой Ольшаницы. На станции высаживались войска — кавалеристы, артиллеристы, пулеметчики. Во дворе у Лучка повесили штандарт — место расположения штаба. А потом вереницей потянулись на запад эшелоны. С пшеницей, салом, скотом…
А по мостовой, от Ольшаницы по направлению к Таращи, двигались броневики.
Но вот по селам разнеслась радостная весть: «Повстанцы…»
Фронтовик, бывший офицер Гребенко, организовал Первый повстанческий Таращанский отряд. Небольшой отряд, состоящий сначала из пятнадцати человек, обезоружил «государственную стражу», захватил оружие и, пополнив свои ряды, двинулся в поход. В Буках отряд уничтожил немецкий гарнизон и установил революционную власть. По призыву Букского революционного комитета в отряд вступило еще восемьсот добровольцев, которые принесли с собой четыре пулемета, около трехсот винтовок.
На железнодорожной станции Поташ отряд пустил под откос немецкий военный эшелон, а потом захватил Лысянку. Немцы не на шутку встревожились. За голову Гребенко обещали десять тысяч рублей. Из Богуслава, Мироновки, Ольшаницы к Лысянке подтягивались немецкие войска. Но партизаны разделали их что надо…
Рассказывал еще дед Михаил, как через мост пронесся какой-то немецкий всадник. Проскочив мост, конь, загнанный в мыло, замертво упал на землю; едва успел всадник соскочить с лошади и, не останавливаясь, огородами побежал в усадьбу Лучка, где развевался штабной штандарт. Немецкий генерал, прочитав депешу, доставленную гонцом, носился по двору как угорелый, рвал на голове седые волосы, то и дело выкрикивая:
«Майн готт, енедигер фатер!» [14]
Не зря генерал выходил из себя.
Под Калиновым Кустом отряд Гребенко полностью уничтожил стрелковый батальон и эскадрон конницы, под Стеблевым осталось лежать на поле боя пятьдесят оккупантов, несколько орудий, десятки пулеметов…
— Ты спишь, Володя? — спрашивает мать.
Володя медленно поднимает голову с подушки, с трудом раскрывает тяжелые веки. Мать просевает муку через сито.
— Уснул, спрашиваю? — смотрит она в глаза ласково, нежно, точно теплой волной омывает. — Спи, сынок, в наше суровое время только во сне, пожалуй, и хорошо…
14
«Мой бог, милостивый отец!» (нем.)
Ответить тяжело, язык отнялся, во рту пересохло. Еле открывает веки, а они, непослушные, опять закрываются. Володя переворачивается на другой бок и уже слышит голос деда:
«В жизни будь твердым, ни перед кем не гнись! Землю родную люби. Сколько кровушки за нее пролито! Посмотри вот туда. — И он показывает на горизонт, где Рось проходит прямо к опушке леса, а рядом с высоким крутым берегом подымается высокий вал. — За валом теперь бахча. А было время, когда стояла одна крепость. Еще князь киевский Ярослав строил здесь форпост на Роси. А когда двинулся Батый на Киев, не один завоеватель здесь голову положил. Там, у самого синего леса, возле Одая, гетман Богдан после победы над шляхтой раскинул свой лагерь. А вон там, где пруд, в двадцатом году крестьяне белополяков разгромили… Ты спи, внучек, — тихо шепчет дед, — а я пойду верши проверю».