Бах
Шрифт:
Для князей же музыкальное оформление богослужений стало делом государственной важности. В рьяном желании сделать свой хор самым лучшим, они нередко нарушали десятую заповедь, истолкованную Лютером: «Не переманивай, не вымогай, не похищай». Совершали не самые красивые поступки, дабы заполучить к себе того или иного капельмейстера, страстно завидовали соседям, у которых «звучало» лучше. Еще раз напомним: происходило подобное вовсе не «с жиру», а в тяжелейшие времена Тридцатилетней войны и в не менее тяжелый период восстановления после нее.
Итак, Лютеру удалось силой своего идеологического гения создать настоящий рай для обожаемой им музыки.
Глава четвертая.
МАЛЕНЬКИЙ ПРОФЕССИОНАЛ
Современная европейская цивилизация знает много методик воспитания детей. Раннее развитие, индивидуальный подход, выявление творческих способностей… Эти слова на слуху даже у тех, кто никак не связан с проблемами педагогики. А как воспитывали детей во времена Баха?
К детям тогда относились с меньшим трепетом, нежели сейчас. Это совершенно естественно при больших семьях и высокой младенческой смертности. «Бог дал — Бог взял». А главным воспитателем оказывалась церковь — все равно, католическая или протестантская. Лютеровская реформа не затрагивала жизненного уклада традиционного общества.
Это потом, век, а то и два спустя, идеи гуманизма приведут к разрушению религиозной морали, сильной трансформации брака и многим другим современным «свободам».
Тогда же, в XVII веке, образование начиналось с заучивания молитв и формирования понятий о заповедях. Не менее важным было и ощущение рода не только у аристократии, но и у простых людей. При совершении того или иного поступка люди, в большинстве своем, старались не опозориться перед предками и потомками.
Можно догадаться, какую твердую моральную основу заложили в сознание и душу маленького Баха. Что же касается попыток выявления его особой музыкальной одаренности, а также системы раннего музыкального развития детей эпохи барокко… Давайте представим себе, как это могло выглядеть.
Аккуратный двухэтажный дом с крутой черепичной крышей, вокруг подстриженные кустики. Так выглядит дом-музей Баха в Айзенахе. Советские туристы-меломаны, попадавшие туда во времена ГДР, с благоговением прикасались к его стенам и дверям, вдыхая воздух истории и подлинности. Но сегодня директор музея с сожалением признает: дом не имеет к семье Бах никакого отношения. Он просто оказался самым крепким в этом квартале. А строение, в котором действительно родился Бах, располагалось где-то по соседству, но давно развалилось от старости. Музей-то открылся через сто пятьдесят лет после смерти Маэстро. Собственно, когда к Баху пришла слава, не осталось уже никого, кто мог бы сообщить точный адрес его рождения.
Но в Германии аккуратно относятся к документам. Историк может докопаться до церковно-приходских книг возрастом в пятьсот лет, а то и больше. В одной книге из подвалов айзенахской церкви Святого Георгия (Georgenkirche) нашли запись о крещении И.С. Баха и сделали логичный вывод: родился он где-то неподалеку.
К концу XIX века назрела необходимость в музее Баха. Энтузиасты долго собирали деньги по подписке и купили старинный бюргерский дом в районе нужной церкви. Музей открылся и начал принимать посетителей. Но спустя двадцать лет обнаружились
Хотя эта информация появилась аж в 20-х годах XX века, в эпоху ГДР ее старательно замалчивали. Оно и понятно. В коммунистической системе Бах считался положительным героем. В своем творчестве опирался на протестантский хорал, который, по трактовке советских идеологов, был чуть ли не простой народной песней, лишенной христианских смыслов. Да к тому же не скомпрометировал себя, подобно тому же Вагнеру (которого угораздило понравиться Гитлеру). Зачем же темнить и разводить сомнения вокруг его музея?
Но вернемся к картинам детства великого композитора. Итак, аккуратный двухэтажный дом с крутой черепичной крышей (почему бы «подлинному» гнезду Бахов не быть таким же?). Из открытых окон — рой звуков — неумелое пиликанье на скрипке, виртуозный клавесинный пассаж, бренчание лютни, чей-то смех… И конечно, пение мальчишеских голосов. Не для «раннего развития», а для службы — они работают певчими в церковном хоре. Самым даровитым город платит неплохую стипендию, на которую можно даже выучиться в университете. У маленького Себастьяна красивый дискант, он весьма востребован. Разумеется, все дети хорошо читают ноты. Как только рука немного окрепнет, они начнут переписывать партитуры. Не для «приобщения к труду» — опять же из практических соображений. Все музыкантские семьи собирают нотные библиотеки «вручную». Разумеется, печатный станок давно изобретен, и ноты есть в продаже, только покупать их неподъемно дорого, да и публикуется не все, стоящее внимания. А внимания, по мнению маленького Себастьяна, стоило все, что могло звучать.
Почему он вдруг начал писать музыку? Когда небесное вдохновение впервые коснулось головы ребенка?
Собственно говоря, у него не было шансов избежать композиторства. В те времена профессиональным музыкантом считался только тот, кто умел сочинять. Все вокруг создавали свои опусы, и делали это весьма неплохо. Даже полные бездарности имели возможность создать себе «наследие», тщательно освоив технику музыкального письма.
Композиторские навыки совершенствовались всю жизнь. «Трубачам» приходилось постоянно что-то перешивать и приспосабливать под разные ансамбли и случаи. А органисты — те просто не существовали без владения искусством импровизации. Ведь богослужение — не концерт. Музыкант должен уметь подстроиться под течение службы, на ходу удлиняя или укорачивая исполняемые пьесы.
И конечно, композиторы «росли», переписывая чужие партитуры. Это как у художников: пока не скопируешь большое количество работ старых мастеров — не станешь мастером. Наш герой обожал множить ноты. В течение жизни он сделал бессчетное количество копий — и великолепных музыкантов, вроде Вивальди, и совсем заурядных. Он находил чему поучиться даже у последних.
В различных книгах о Бахе встречается трогательная история о том, как ночью маленький мальчик просовывал тонкую ручонку сквозь решетчатую дверцу шкафа, стоящего в кабинете брата. Он стремился достать… нет, вовсе не конфету, а партитуры Пахельбеля и его не менее уважаемого коллеги, Фробергера, к которым строгий старший запрещал даже прикасаться. Юный гений не представлял себе жизни без этих нот и, лишая себя сна, переписывал их в неверном свете луны. Уж не из-за этого ли впоследствии его поразила слепота, приведшая в итоге к смерти?