Бахмутский шлях
Шрифт:
Воронка, к нашему огорчению, была очень мелкая, но мы все равно легли, уткнув головы в пропахшую порохом землю.
— О, наши жарят по немецкому пулемету! — сказал Митька и, помолчав, добавил: — Они не знают, что мы здесь, так могут и убить.
Мы долго лежали в воронке, прижимаясь щеками к земле, как к родной матери, при всяком даже отдаленном свисте снаряда. Наконец обстрел кончился, наступила тишина. Стряхнув с себя землю, мы направились в сторону от опасного места. Но, пройдя немного, наткнулись на немецкий блиндаж и, если
— Да, — вздохнул Митька, — понатыкано их тут, не пролезешь.
— Может, еще раз попробовать, тут, кажется, тихо? — предложил я.
Мы еще раз пробрались сквозь перелесок, остановились. Прямо перед нами то там, то здесь немцы выпускали ракеты — освещали местность: они боялись, как бы в темноте не подползли наши. Было светло как днем. Слышались отдельные винтовочные выстрелы, изредка строчил в темноту автомат.
Пока мы бегали взад-вперед, короткая летняя ночь пришла к концу. Небо на востоке стало светлеть, звезды быстро гасли.
Не дожидаясь рассвета, мы ушли опять в кукурузу.
Перед восходом солнца наступила тишина: ни одного звука, ни одного выстрела, даже ветерок затих. Но вот небо из серого превратилось в голубое, зарозовели далеко на горизонте облачка, проснулась, вспорхнула и залилась звонкой песней, уносясь ввысь, ранняя птичка — жаворонок. За первой поднялась другая, третья…
Из-за далекого бугра прямо на глазах поднялось солнце и повисло над землей. Белое облачко перерезало его надвое, но солнце поднялось еще выше, стало пригревать.
Клонило ко сну.
Мы подложили под головы котомки, прижались друг к другу и быстро уснули, подставив спины теплому солнышку.
Проснулись мы от тяжелого конского топота вокруг нас. Первым открыл глаза я и, увидев над собой двух всадников в немецкой форме, стал молча толкать Митьку. Кони под немцами были красивые — шерсть блестела, как атласная шеи выгнуты, словно у лебедей. Лошади на месте не стояли, рыли землю копытами.
Митька долго не мог проснуться, мычал, натягивал на голову полу пиджачка. И только когда немец гаркнул: «Встать!» — он вскочил. Увидев конных, Митька растерянно заморгал, поднял с земли свою котомку, стал объяснять немцам:
— Пан, мы за солью идем…
Но те не стали его слушать. Один молча показал рукой, чтоб мы шли вперед.
Сзади нас тяжело ступали, пофыркивая над самой головой, лошади. Скрипели под немцами кожаные седла. И каждый раз такой скрип холодил душу: думалось, что они снимают автоматы и сейчас расстреляют нас в спину. Но проходило время — они не стреляли.
Мы вышли на дорогу и наткнулись на убитую немецкую лошадь-тяжеловоза с вздувшимися, как гора, боками. Большущие зеленые мухи облепили всю ее морду.
Склонив голову, Митька шел молча. О чем он думал — не знаю, а у меня была только одна мысль: «Все, пропали…»
Где-то послышались глухие раскаты грома. Я удивленно взглянул на небо: стояла солнечная безоблачная погода, откуда могла взяться гроза? Сзади нас беспокойно задышали, зафыркали лошади, немцы прикрикнули на них, и в ту же минуту на бугре вскочили один за другим черные столбы дыма и земли, похожие на густые пирамидальные тополя. Через секунду донеслись взрывы. Немцы, натянув поводья, с трудом удерживали лошадей. Наши били из «катюш» по немецким позициям.
Вдали завиднелся небольшой хуторок, несколько домиков его почти совсем были скрыты высокими развесистыми деревьями, сплошь усеянными вороньими гнездами. Кое-где сквозь густую листву просвечивались красные черепичные крыши.
Нас пригнали в хуторок и оставили возле хаты. Один немец спешился, пошел в дом и через минуту позвал нас.
В хате за столом, на котором стоял полевой телефон, сидел офицер без головного убора, в расстегнутом кителе.
Он взглянул на нас, поморщился и, коверкая слова, спросил по-русски, почему мы оказались у самого фронта.
— За солью шли в Славянск и заблудились, — сказал Митька, глядя офицеру в глаза.
— В Славянск? — протянул он и, криво усмехнувшись, приказал обыскать.
Приведший нас немец вытряхнул прямо на пол из наших котомок крошки кукурузного хлеба, вывернул карманы, тщательно ощупал каждого, вспорол подкладку в кепках, осмотрел — ничего не нашел.
Офицер уставился на нас злыми глазами, молчал. Молчали и мы. Наконец он, не меняя положения, проговорил:
— Куда шли?
— В Славянск, — невозмутимо сказал Митька. — Спросите вот хоть у него, — кивнул он на меня.
Я переступил с ноги на ногу, хотел сказать: «Правда, в Славянск», но в этот момент дверь открылась, и в хату вошло несколько немцев. Один из них держал забинтованную руку на перевязи через шею. Голова тоже забинтована, щека в крови. Зеленый френч весь забрызган кровью, особенно левое плечо. Он еле держался на ногах, его поддерживал другой. Войдя в комнату, раненый слабо стукнул каблуками и, с трудом вытягиваясь в струнку, стал что-то докладывать. Мы отступили в уголок. Офицер махнул рукой нашему патрулю, и тот вытолкал нас на улицу, указав, чтоб мы сели под деревом.
Немцы бегали по двору, суетились, не обращая на нас никакого внимания. Двое солдат с автоматами сидели на завалинке, курили, о чем-то говорили между собой.
— Вот, а ты хотел взять с собой пистолет: нашли и сейчас же расстреляли бы, — тихо сказал я Митьке.
Он промолчал, посмотрел по сторонам.
— А ты думаешь, нас уже отпустили? — спросил он.
— А что?
— Да как будто никто за нами не следит, пожалуй можно смываться. Пошли?.
Я кивнул головой, и мы поднялись. Но сидевший на завалинке солдат крикнул на нас и показал рукой, чтобы мы оставались на месте. .