Бахмутский шлях
Шрифт:
Ледяной ветер обхватил ноги, забрался снизу под пальто, в рукава. Яшка вздрогнул, пробежался, пообвык немного, и вроде ничего. Поскрипывал снег под ногами, под полозьями санок. Шаг за шагом — скрылся дом, потом улица, а потом и Васильевка растаяла в предутреннем мареве. Когда рассвело, они были уже далеко в поле. И вдруг увидел Яшка, как на большую дорогу со всех концов стекаются черные цепочки людей. Голод поднял их с мест, и идут они из городов, с рудников, с заводских поселков; кто тащит за собой санки, кто несет на спине свои пожитки, и все идут в деревню
Теперь уже Яшка с матерью не одни на дороге. Сзади, спереди — кругом люди, идут, торопятся. Одни обгоняют их, других они опережают. Будто даже и весело идти наперегонки. Только никто не веселится, все суровые, молчаливые. А когда увидел Яшка на обочине мертвого старика, тоже сник. Страшно сделалось, уставать стал. Где под низок, мать сажала его на санки и везла, а на горку он впрягался вместе с матерью, помогал ей.
К вечеру прибились к заброшенной ферме, зашли в коровник. А там уже народу битком — ни встать, ни сесть. Но делать нечего, не оставаться же на улице. Пробрались вглубь — расступились добрые люди, дали местечко — присели. Ноги ломит — не знает Яшка, куда их деть. Пожаловался матери. А что она может сделать?
— Тише, сыночек, тише…
— Ты положи их на санки, вверх подними, — посоветовал сосед-старичок. — Пусть кровь отхлынет.
Послушался Яшка старика, выставил ноги вверх, как оглобли, и правда легче стало, только холод гуляет по ногам.
А дальше привиделось, будто это и не коровник, а привокзальный барак, и сидит напротив Яшки женщина с девочкой.
— Мам, хочу…
— Потерпи, потерпи, — говорит она девочке.
Холод гуляет по ногам, спрятать бы их, да некуда, повернуться невозможно — людей побеспокоишь. Но их все равно побеспокоили. Откуда-то взялись немцы, стали выгонять: коровник им нужен лошадей поставить. Повыгоняли всех на улицу. И тут не стерпел Яшка, подскочил к самому главному офицеру — длинному, тощему и с челкой на лбу, как у Гитлера, выхватил пистолет, что от мародера остался, закричал:
— Убью гада! — и выстрелил.
А тот стоит и улыбается, ничего ему не сделалось. Подскочили солдаты, схватили Яшку и бросили в пропасть. Летит Яшка и кричит:
— Ма-а-ма!..
— Тише, сыночек, тише…
…Очнулся Яшка от собственного крика, продрал глаза. Штанины его задрались вверх, и по ногам гуляет холодный ветер.
— Тише, сыночек, — сказала ему старушка, которая вечером сетовала на порядки с санпропускником. — Страшный сон приснился, маму вспомнил… Ты перевернись, ляг поудобнее.
«Как оно чудно бывает! — удивился Яшка. — Правда с неправдой смешалась. Все так и было, как привиделось, а только в немца я не стрелял, у меня и пистолета тогда не было. Они выгнали всех на улицу, и мы пошли дальше. Чудно…»
— Мама, хочется… — проговорила девочка.
— Вот горе. Потерпи, скоро рассветет…
— Не могу.
Женщина встала и, увидев, что Яшка не спит, попросила его:
— Присмотрите, пожалуйста, за моими вещичками, свожу ее на двор…
Яшка приподнялся. А когда женщина возвратилась, снова прилег, но уснуть больше не смог.
ПИСЬМО К МАТЕРИ
Рассвело. Яшка поднялся, пошел, хоть и знал, что рано еще стучаться в двери начальников и спрашивать о госпитале. Вышел из барака, вошел в другой. Этот оказался для военных, большинство — офицеры. Они будто и не спали вовсе, сновали взад-вперед. На Яшку никто не обратил внимания, и он пробрался в самую глубину. Увидел офицера — сидел на чемодане, писал письмо, — подошел. Ему бы листок бумажки — матери письмо написал бы. Небось беспокоится там, себя ругает, что отпустила, разные думки, одну страшнее другой, тешит.
— Товарищ капитан, у вас не найдется листик бумаги, — осмелел Яшка. — Маме письмо хочу написать, а не на чем.
— Маму вспомнил, — поднял голову капитан. — А зачем же удрал от нее? Небось на фронт пробираешься? — сощурил он хитро глаза: мол, я все знаю, меня не обманешь.
— Не удирал я…
— Война разлучила? — хитрые морщинки слетели с лица офицера, и голос сразу изменился.
— К брату приехал, — сказал Яшка. — В госпитале он, раненый.
— А-а… — протянул капитан и зачем-то подпер языком щеку, она вздулась, словно флюс вскочил. И тут же взял полевую сумку, вытащил ремешок из застежки, достал розовый листок. — Возьми, напиши ей все.
Яшка взял лист, повертел его, рассматривая. На одной стороне он был разлинован, а на другой в верхней половине — рисунок: наши солдаты бросают гранаты под фашистский танк. И надпись: «Смерть немецким захватчикам!» А чуть пониже — четыре линейки и одно под другим два слова: «Куда», «Кому».
— Напишешь, свернешь вот по этой линии, а этим клапанком заклеишь, — объяснил капитан.
Только теперь Яшка заметил, что верхний краешек листа смазан клеем, как у довоенных конвертов.
— Чем писать — у тебя есть?
Покрутил Яшка головой, и тогда капитан снова открыл полевую сумку, вытащил из маленького загашничка огрызок карандаша.
— Возьми. Можешь оставить себе на память. Химический, — предупредил он.
Поблагодарил Яшка капитана и отошел в сторонку. Извлек из мешка «Одиссею», стряхнул с нее хлебные крошки и не удержался — открыл первую страницу.
Все остальные в то время, избегнув погибели близкой, Были уж дома, равно и войны избежавши и моря. Только его, по жене и отчизне болевшего сердцем, Нимфа — царица Калипсо, богиня в богинях, держала В гроте глубоком…Слова трудно связывались в предложения, туго смысл их доходил до Яшкиного сознания, но сразу понял он, что книжка интересная. «Видать, военная, приключенческая», — определил он и отвернул еще несколько страниц, прочитал: