Баконя фра Брне
Шрифт:
— Ты вел себя, как настоящий мужчина! — отозвался первым Тетка. — Спасибо!
Фратеры наперебой принялись хвалить Вертихвоста.
— Итак, что же нам делать? Уже двенадцать. О литургиях и прочих службах не может быть и речи. Церковь надо опечатать, покуда не приедет из города комиссия. Да вот нет еще ни парома, ни лодок…
— Что ж, пойдемте перехватим чего-нибудь. Не подыхать же с голоду! — сказал Брне и пошел вперед.
Фратеры вставили в оконный проем крест-накрест две палки, запечатали дверь и отправились в трапезную, где Грго поставил перед ними капусту и вяленую рыбу.
— Ты все же побеспокоился об обеде, наш добрый Грго, — сказал Бурак. — Спасибо тебе!
— Что поделаешь, честные отцы! На все божья воля, что
Кузнечный Мех громко закашлялся.
— Та-а-а-ак! — вступил в разговор фра Брне. — Пять лет, говоришь? Что касается меня, то и все десять. Просто не знаю, что со мной будет!
— За твою голову, Брне, я не беспокоюсь! — сказал Вертихвост. — Правда, ты не герой, но не такой уж чувствительный. Тем не менее берегись, не то, знаешь… Раз… и лопнет жила, как утром у бедняги фра Вице.
— Да ведь я никогда помногу не пью.
— Не пьешь, но много ешь и много лежишь! И ведь сам жалуешься, будто с некоторых пор пощипывает в пальцах ног. Может, это подагра, как у покойного фра Фелициана.
— Не дай господь и святая дева!.. Зачем так говоришь?.. Не пристало шутить и насмехаться в этот черный день, о котором будет скорбеть весь католический мир.
Пришел Косой.
— Тащат паром и лодки! Народу на них заречного полно!
— В такой беде и это неплохо! — сказал, вставая, Вертихвост. — Пойдемте, братья!
— Я бы не пускал сюда народ, ни сегодня, ни завтра! — заметил Тетка.
— А как запретишь!.. В монастырь можно и не пускать; впрочем, пусть идут к кухне!
С десяток заречных крестьян тянули битком набитый народом паром (грабители выкинули весла); посередке стояли Сердар и Баконя. Лодки унесла вода.
— Все слышал, все знаю, все… и о церкви и о настоятеле! — проговорил Сердар, с трудом сходя с парома. — Не могу больше! Дай бог и мне-то в живых остаться! Пойду лягу. Пришлите мне в келью горячей ракии.
И в самом деле, выглядел он так, словно год проболел!
За ним вывалился Баконя, он тоже едва держался на ногах.
Дядя пошел его проводить.
— Та-а-а-ак! Голодранец несчастный, проказа, байстрюк, ослиное отродье! Значит, так? Геройствуешь! Берешь пример с того бешеного? Сколько еще горя пришлось бы из-за тебя хлебнуть, ежели бы я и далее терпел тебя здесь, подле себя! Но это последний разговор между нами! Завтра пусть тебя черт несет откуда принес, потому что таким, как ты, не в монахи идти, а в разбойники! Убирайся в банду к Радеке, заделайся разбойником, как какой-нибудь ркач, и грабь церкви да монастыри!
Однако слова эти нисколько Баконю не тронули; прихватив с собою сухое платье, он зашел за дверь и стал переодеваться.
А Брне направился в кухню и попросил повара принести ему и племяннику горячей ракии. Но когда они с Грго вошли в келью, Баконя уже спал. И фра Брне ничего не оставалось, как и самому улечься в постель.
Перед сумерками Квашня проснулся в значительно лучшем настроении.
— Вставай, Иве!.. Встань, мой мальчик, и принеси воды! — сказал он ласково.
Баконя, весьма удивленный, пошел за водой. Ему казалось, что с тех пор, как он в последний раз ходил к источнику, прошел не день, а год; казалось, будто и сам он стал другим, и все окружающее изменилось, — монастырь как-то уменьшился, церковь тоже, только вода вокруг острова разлилась как море, а на берегу поселились какие-то великаны, перед которыми трепещут даже святые в церкви, перед которыми бессилен и сам святой Франциск. Он даже допустил, чтобы разбойники выкололи ему глаз!.. И Баконю охватили великая скорбь и страх, и пошатнулась его вера; он не знал, кому молиться, потому что обращаться непосредственно к богу он не привык. Заливаясь горькими слезами, он захотел умереть, умереть «безвременной смертью», чтобы раз и навсегда
Однако немного погодя Баконей овладели другие чувства: ему стало жаль Иеронима, Викентия, Перейра, Роха, Бернарда, Доминика и Христофора; они предстали перед Баконей такими униженными и жалкими, что ему захотелось утешить их как более сильному… Но тут же он испугался этой мысли, ему почудилось, что изуродованные эти святые гораздо страшнее и «могущественней», чем прежде… «Они притаились и ждут момента, когда все изверятся в отмщении, чтобы внезапно обрушиться на святотатцев!» — молнией пронеслось в его голове, кровь забурлила от ярости, и он заскрипел зубами…
И вот Баконя видит себя в монашеской сутане на диком скакуне, с саблей наголо; к нему стеклись все католики, сколько их есть от моря до Козьяка и Велибита, все как на подбор молодцы, конные и пешие. Баконя, не касаясь земли, стрелой облетает на своем коне это несметное воинство, держа в левой руке крест, а в правой саблю и воодушевляя не знающих пощады солдат; он мчится впереди всех по длинному мосту, перекинутому через широкую реку, и останавливается в обширной долине. Здесь он прежде всего перестраивает свое войско, потом служит в шатре святую мессу, подобно тому как в былые времена это делали фра Иван Капиштран и Шурич дон Степан перед битвой с турками. (Песни об этих двух юнаках, «как их пел фра Качич» [10] , Баконя много раз слышал от Лиса.) Затем воевода Баконя гонит темно-гнедого на поле боя и во главе войска двигается на великанов. Широкой лавой идет его рать по долине, только гул стоит! Отъехав уже порядком, воевода вдруг вспоминает, что среди его воинов находится фра Сердар. Он разыскивает Сердара, целует его и тут же назначает командующим левого крыла, а Вертихвоста — правого, сам же остается впереди всех. И рать двигается еще стремительней; однако вскоре перед ними встают высокие горы, а у их подножия, развернув едва обозримые боевые фланги, стоят страшные великаны. Бойцы робеют, робеет и сам воевода. Он останавливает войска и страшным голосом читает тропарь святому Франциску. Помолившись, он оборачивается к неприятелю и вместо великанов видит… буковацких голодранцев да беспутных котаран!.. И снова закипает отвагой воеводино сердце, и, воскликнув: «Бей ркачей!» — он гонит своего коня во весь опор, воины кидаются за ним, а ркачи «спины показаша и бежати сташа!» Боже милосердный, чего-чего только с ними не делали! Рубили, топтали, разрушали, жгли дома и церкви, вешали монахов за бороды!..
10
Качич Миошич Андрия (1704—1760) — католический монах-францисканец, автор философских и литературных трудов.
Когда Баконя вернулся с источника, ему пришлось за опоздание дольше обычного почесывать дядину спину.
Поздно ночью прибыла из города комиссия. О ее приезде сообщил Косой. Фра Брне и Баконя поспешили к воротам монастыря, где уже собрались все фратеры. Четверо горожан сошли с лошадей, за ними Увалень.
— Просто невероятно! Как могли вы так быстро приехать? — спросил Вертихвост, пожимая руку старшему. Остальная братия тоже выражала удивление, а судья стал похваляться, что всю дорогу шли быстрой рысью.
Баконя взял кожаную сумку, которую протянул ему один из приехавших, рыжебородый, сухощавый и суматошный молодой человек, и спросил Увальня:
— Кто этот козел?
— Доктор. Сдается, ркач, потому что говорит по-ихнему.
Господа, лопоча по-итальянски, вошли в монастырь.
— А эта баба — судья?! — заметил Баконя, косясь в сторону старого, безусого коротышки.
— А горбатый брюхан кто?
— Судебный пристав, — ответил Кот. — Сказывают, весьма ученый, знает латынь вроде фра Тетки.