Бал для убийцы
Шрифт:
— Николай Николаевич, я знаю, почему Гольдберг так странно выразился…
— Какой еще… Ах, да, — он вздохнул. — Мне бы ваши заботы.
— Нет, послушайте. Он писал: «Я один знаю имя предателя…» Но ведь Николая Клянца разоблачил Лебединцев. — Казалось, на том конце провода собеседник притоптывает от возбуждения. — Значит, предателя должны были знать не двое, а трое!
— Мы уже обсуждали это…
— Да, я помню. Так вот, я думаю, Гольдберг написал правду. Только ему был известен настоящий провокатор и убийца, а Карл…
— Что?
— Карл ошибался. Провокатором был вовсе не Клянц. Меня
— Куда же я от вас денусь. — Следователь помолчал. — Знаете, если вы правы (вероятность слабая, но чем черт не шутит), то преступник поджег музей, чтобы скрыть эту историю почти вековой давности… К примеру, всегда считалось бесспорным, что под псевдонимом «Челнок» скрывался Клянц, и вдруг…
— Не понимаю, — призналась Майя. — Кто бы он ни был, я имею в виду, провокатор, его кости давно сгнили в земле…
Колчин философски пожал плечами:
— Значит, не сгнили. Какие еще соображения?
Она наморщила лоб, стараясь не упустить мелькнувшую мысль.
— Келли упоминала: согнутая крючком фигура у двери музея, шаркающие шаги — прекрасно сыгранный сценический образ. А вы сказали позже: «Нынешнее поколение подобные проблемы не волнуют, они отчества своих бабушек-дедушек не всегда знают…» Я подумала: возможно, сценический образ тут ни при чем и убийца никого не играл? А шаркающая походка…
Длинная пауза: следователь, смирившийся с тем, что последний автобус уйдет без него, обдумывал новый постулат.
— Фантазия у вас, однако. Что ж, если и так — доказательств нет, единственная улика, дневник Гольдберга, сгорел в пожаре…
— Рукописи не горят, Николай Николаевич, — возразила Майя. — Это, конечно, только метафора, но…
Вежливое молчание на том конце провода. Майя почувствовала глухой приступ отчаяния. Все детали, составляющие разрозненные картинки из прошлого, завертелись в неистовой карусели, в заколдованном порочном круге: кажется, вот она, разгадка… Но нет улик (лишь одну она успела спасти — костюм новогодней ведьмы, да и та не к месту, словно камешек из чужой мозаики), давно умершие свидетели, кто своей смертью, кто не своей…
Аристарх Гольдберг (Париж, 17 декабря 1924 года, сердечный приступ, тело обнаружил старик Рогир, когда взломал дверь топориком, — труп просидел в кресле перед потухшим камином четыре дня и стал потихоньку разлагаться). Николай Клянц (застрелен у себя в номере в пансионате «Лазурный» в Ницце 9 мая 39-го года — темное дело, на нынешнем милицейском диалекте — «глухарь», убийцу не нашли). Всеволод Лебединцев («Карл», умер на виселице 4 апреля 1911 года). Любовь Немчинова (нет достоверных сведений: возможно, погибла при взрыве снаряда, попавшего в дом для умалишенных в Творках). Софья Немчинова (убита при невыясненных обстоятельствах в Петербурге, в особняке мужа). Павел Евграфович Немчинов (11 сентября 19-го, Петроград, сыпной тиф…). Никого, кто мог бы подтвердить или опровергнуть…
— Значит, все? — тихо спросила Майя. — Тупик, дело закрыто?
Пауза.
— Почему вы молчите?
— Думаю, — отозвался Колчин. — Вы правы, насчет рукописей — это метафора, однако, мне кажется, есть шанс. Крохотный, один из тысячи, но все же…
Майя замерла. Следователь колебался — это было ясно по голосу.
— Понимаете, школьный музей после пожара никто не видел, его сразу опечатали. То есть никто посторонний не мог знать, насколько он пострадал: уничтожил ли огонь все экспонаты, или часть сохранилась… — он словно осторожно подталкивал ее к чему-то, на что не имел права.
Она ткнулась разгоряченным лбом в обледенелое стекло. Никто посторонний не мог…
— Вы понимаете меня? — настойчиво спросил он.
— Да. Кажется, да…
— И вы согласны?
— Да, — сказала она без колебаний.
— Тогда сделаем так…
Короткие гудки.
Колчин недоуменно повертел трубку в руке, положил ее, снова поднял, набрал номер Майиной квартиры. В тишине пустой прихожей раздались равнодушные и равномерные звонки. Майя в телефонной будке, в ста метрах от родного подъезда, удивленно оглянулась и увидела, как чья-то рука вынырнула сзади и надавила на рычаг.
— Сева?
Друг детства аккуратно повесил трубку и ледяным тоном осведомился:
— Что ты ему сказала?
— Кому?
— Не притворяйся. Следователю.
Майя пожала плечами: мало ли что может женщина («дама на перепутье») сказать мужчине — от жаркого многообещающего «да!» до лукавого многообещающего «нет!».
— Шпионишь? — улыбнулась она. И попыталась выйти из будки, но Сева вдруг сделал шаг и загородил ей дорогу.
— Я не шучу, — ровным тоном сказал он.
Только сейчас она разглядела, какие холодные у него глаза. В остальном он мало изменился, законсервировавшись в тех временах, когда собирал под свои знамена комсомольцев-первокурсников, испуганно смотревших ему в рот. Та же покровительственная улыбка, те же демократичные ямочки на идеально выбритых щеках — помесь техасского ковбоя и сенатора из Южной Каролины (идолопоклонство перед Западом тогда не поощрялось, но выглядело прогрессивно и добавляло пикантности в имидж). Но глаза…
— Что ты все вынюхиваешь? — проговорил Сева, нехорошо усмехаясь уголком рта. — Тебя органы наняли?
— Нет. Ты же знаешь, я просто свидетель.
— И тебе больше всех надо?
— И мне больше всех надо.
— Иногда меня так и тянет свернуть тебе шею, — с задушевной добротой сообщил он. — Просто взять за горло и сжать…
— Как Гришу Кузнецова, да? — прошептала Майя.
— Я ничего не знаю ни о каком Грише. А вот ты… Ты меня достала.
Скрипнул снег — кто-то прогулочным шагом прошествовал мимо, даже не взглянув в их сторону: все в порядке, супруги (любовники, шеф и секретарша, прораб и каменщица, сутенер и девочка по вызову) мирно, без мордобоя, выясняют отношения… Конечно, Ритка, образцовая спутница жизни, сказала ему о пистолете, а Вера Алексеевна — о загадочном шуме в Майиной прихожей…
— У следователя было два основных подозреваемых, — медленно сказала она, стараясь не отрываться глазами от друга детства. — Два кандидата в Думу — два кандидата в убийцы. Теперь остался один. Ты понимаешь, что это значит?
— Великолепно, — Сева опешил на секунду, потом расхохотался. — Это называется «нападение как лучший способ защиты», да? Ты подбрасываешь следствию улики против всех по очереди и потихоньку отводишь подозрение от себя самой…
— Ты о чем?
— О самом очевидном, Джейн. О том, что ты единственная, кто не попал под колпак. А между тем только ты знала, где лежит пистолет, только ты могла открыть дверь собственной квартиры…