Бал-маскарад
Шрифт:
– Добрый вечер, – шепнула она в ответ.
– Очень хорошо, что вы все-таки пришли… хоть и так поздно.
– Да.
– Я давно уже хотела поговорить с вами, тетя Ева, но так, чтобы не дома и не в школе…
Нет, сейчас это не школа. Это бальный зал.
– Я хотела попросить вас о чем-то.
Ответа не было. Как будто тетя Ева не слышала ее. Но она слышала!
– У меня никогда не было мамы, и папа вот уже почти шестнадцать лет один. Вы ведь всегда говорили, что такая жизнь неестественна.
Молчание.
– Бабушка выходит замуж… Дядя
Длинные ресницы дрогнули.
– Нет, нам не домашняя работница нужна, пожалуйста, не подумайте так. Если уж очень нужно, я за всем могу следить. Я умею немножко готовить, особенно закуски, к тому же пообедать каждый может там, где он работает. Уборка – это пустяки, у нас есть всякие хозяйственные машины. Не о том речь, чтобы кто-то нам штопал… Да разве я про это!…
Тишина.
– Нужно, чтобы в доме была женщина… которая расскажет мне, расскажет мне одной, дома, что хорошо, а что дурно… и которая трудится, как и папа. Мы… мы не тяжелые люди, особенно папа, папа такой… хороший.
Тишина, тишина, тишина.
– Папа ласковый и хороший. Во мне… много еще надо бы изменить, потому что иногда я бываю ужасная… хотя, может быть, я избавлюсь от этого сама по себе, потому что, как вы иногда говорите нам, это особенности возраста. Но нам очень нужен кто-то, чтобы мы могли радоваться. Мама нужна и жена.
Теперь тетя Ева так низко склонила голову, что виден был только пробор в ее волосах.
– Я думаю… я думаю, что если возьму себя в руки, то никому не буду причинять огорчений. А папа очень-очень хороший. Правда.
«И ты очень-очень хорошая, родная моя. Уж не собираюсь ли я сейчас плакать? Если заплачу, всему конец. А может, и не конец. Только начало!»
– Тетя Ева, пожалуйста, выходите за нас замуж!
Учительница Медери схватила девочку за руку, затем потянулась к подбородку. Она так близко притянула ее к себе, что лбы их почти соприкоснулись. Кристи знала, что это означает «да». И почувствовала, что задыхается от радости. Папа тоже здесь, он сидит в углу и смотрит. Но сейчас ей не хочется к нему. Потом, потом.
Ей бы хотелось побыть сейчас одной.
Кристи выскользнула из рук тети Евы. И не прорвалась – проскользнула среди танцующих, как будто у нее вдруг выросли крылья. Ее окликали, она не остановилась. Послышался голос папы. Нет! Нет! Дальше! Танцоры в масках тянулись к ней, кричали вслед: «Кристи! Кристина!» Она не останавливалась, не отвечала, одним ударом распахнула дверь, выскочила в коридор.
«Сейчас ее никто не остановит, – думала тетя Ева. – Сейчас она будет бегать в холодном коридоре, пока не успокоится, пока не остынет. А Эндре пусть подождет, я не подойду к нему, как бы он ни смотрел».
Но она не могла бы подойти к нему, даже если бы и хотела, потому что перед нею склонилась Цинеге, приглашая на танец. Надо потанцевать с детьми, иначе погаснет эта ключом бьющая радость.
– Классная была
«Как хорошо танцует эта негодница!»
– Прекрасная идея, – поправила ее учительница Медери и рассмеялась. Страсть, с которой она сражалась за чистоту языка, на минутку возобладала над инстинктивным желанием бежать за Кристи или повернуть голову вправо, чтобы увидеть Эндре Бороша.
XX
«Я выхожу за вас замуж»
В коридоре холодно и темно, но здесь не замерзнешь, особенно если мчишься что есть силы – а ведь как не мчаться? Иначе не освободишься от этого страшного напряжения, от которого чувствуешь себя так, будто у тебя температура. Сперва еще слышна музыка, но потом праздничный гул стихает, на третьем этаже можно уже и не заметить, что внизу бал, на четвертом же и вовсе тишина. Здесь, между аквариумами и клетками с животными, такой приятный запах, как на уроках биологии. Каменный паркет коридора грохочет, словно не одна, а множество ног шагают по нему. Дальше, дальше, дальше, пока, задыхаясь от восторга, не ворвешься в нишу.
«У меня будет мать, – думала Кристина, – взаправдашняя, живая мама. Не она родила меня, но все же у меня будет настоящая мама, теперь-то я не сирота, слышишь, Жужа? И я тоже стану настоящей девочкой, стану разумной и веселой и поступать буду всегда обдуманно. Конец пустым вечерам, безмолвному разглядыванию собственной тарелки за столом – наш дом встряхнется, словно в сказке, и грусть и печаль навсегда спадут с него, как скорлупа! Теперь уже и в самом деле может начинаться бал, мой бал, и когда на будущий год я пойду в гимназию и там станут записывать сведения обо мне, я продиктую оба имени, Жужино и мамино – у меня тоже будет мама, как у других. Я буду танцевать сейчас, и петь, и кричать.
…Может, когда я вырасту, я стану учительницей. Я еще не знаю наверняка, но может быть. Если вот так можно формировать человека… если можно добиться таких результатов… Даже про себя не могу еще сформулировать то, что думаю, но если какой-то преподаватель способен добиться, вот как мама…
Моя мама – молодая женщина!
Ей можно будет рассказывать все – и то, что даже папе не всегда расскажешь, и то, для чего бабушка уже слишком стара. Догадки, страхи, надежды…
Что-то скажут в классе? Что будут говорить в школе?
Что скажут дядя Бенце и бабушка?
Спокойной ночи, Жужа!
Но ты не думай, что я прощаюсь с тобой совсем, что с нынешнего дня мы уберем твой портрет с пианино и я тебя забуду или папа забудет. Нет. Просто «спокойной ночи» – значит, что теперь уже ты можешь спать спокойно. Помнишь, ты писала в своем письме: матери даже в могиле беспокоятся о своих детях! Теперь все будет так, как ты хотела, и в этом будет и моя лепта; я выполнила твою волю. Я нашла жену Энди и выступила за то, чтобы не было войны. Выступила вместо тебя и вместо всех тех, кого уже нет в живых.