Балатонский гамбит
Шрифт:
— Неужели она ничего не ощущает? — Джилл пожала плечами. — Нет, я не поверю. Она знает. Мама, — позвала она. — Мама, повернись ко мне. Мама…
Маренн прижала к губам тонкую руку, чуть тронутую загаром. На безымянном пальце сверкнуло кольцо, его кольцо. Она повернулась. На бледных щеках блеснули слезы.
— Мама, — Джилл поспешно направилась к ней. — Мама, ты узнаешь? Это штандартенфюрер Пайпер.
— Я вижу, — прошептала она. — Ты все-таки сделала это, Джилл?
— Я не послушала тебя, мама, — Джилл подошла, обняла ее за плечи. — Я не могла тебя послушать.
— Спасибо, Джилл. Я хотела, чтобы ты это сделала, — Маренн с нежностью провела рукой по волосам дочери. — Но не могла заставить себя сказать тебе об этом.
— Правда, мама? — Джилл растерянно улыбнулась. — А я так волновалась. Ну, мама, — она тронула Маренн за руку. — Скажи же, как ты хотела сказать еще в сорок пятом. «Йохан, вот моя дорогая дочка Джилл, та самая, которая звонит Дитриху по оперативной связи и спрашивает, что ей делать с письмами фрейляйн Браун». Усаживать нас за стол и знакомить нет надобности, мы уже познакомились. Йохан все знает обо мне, а я кое-что знаю о нем. Но скажи хотя бы это.
— Хорошо, — Маренн произнесла едва слышно. — Йохан, вот моя дорогая дочка Джилл, та самая, которая звонит Дитриху по оперативной связи и спрашивает, что ей делать с письмами фрейляйн Браун.
— Здравствуй, Мари, — Йохан поднялся по ступеням и подошел к ней.
Джилл отошла в сторону. Сжав на груди тонкие пальцы, Маренн неотрывно смотрела, как он идет, словно сама всем своим существом проникала в каждое его движение, ловила его взгляд. Слезы текли по ее щекам. Она не нашла в себе силы ответить на его «Здравствуй, Мари», только едва заметно шевельнула губами. Он протянул ей розы. И она приняла их, едва прошептав, «спасибо».
— Я была… я… — она проговорила робко, все так же, глядя ему в лицо. — Я хотела…
— Я приехал, Мари, чтобы любить тебя, а не спрашивать, где ты была, что ты делала и что хотела, — ответил он, понизив голос. — Ты не поцелуешь меня, Мари? С тех пор как мы расстались на Балатоне, ты целовала меня только во сне. Но очень часто.
Одурманивающе сладко пахла глициния, золотая пыльца с цветков, обвивавших террасу, осыпалась ей на плечо. Она протянула к нему руки, он обхватил ее за талию, прижимая к себе, — долгий поцелуй, горячий и страстный. Ей на мгновение показалось, что время повернуло вспять. Они снова в Венгрии, в сторожке лесника Золтана, за окном идет дождь, но ей жарко от любви, жарко от взаимных чувств и ласк и упоительного счастья.
Джилл вышла с террасы в комнаты. Потом вернулась. Он все еще целовал ее. Джилл направилась к лестнице.
— Куда ты? — отстранившись от Йохана, Маренн посмотрела на нее.
— Я поеду к мадам Анне, мама.
— Но Анна может быть занята.
— Она ждет меня, мы с ней договорились! — Джилл рассмеялась, сбегая по ступеням к своей машине.
— Это просто заговор, как у доктора Виланда, — Маренн улыбнулась, качая головой.
— Мама, я же не зря работала в разведке. Кое-чему я научилась, — дочь открыла дверцу машины.
— Я только прошу тебя, — сказала Маренн ей вслед. — Не надо досаждать Анне весь вечер и всю ночь. Этот замок намного больше нашего дома в Грюнвальде. Но даже оттуда я не позволила бы тебе никуда уйти надолго. А здесь всем места хватит. Здесь есть комнаты, в которых я сама не бывала с детства.
— Хорошо, мама! — Джилл помахала рукой, машина отъехала.
Они остались вдвоем, он не выпускал ее из объятий.
— Ты приехал ко мне, сюда. Я даже не верю, — она опустила голову на его плечо.
— Я приехал во Францию, потому что одна французская женщина, Эсмеральда, постоянно живет в моем сердце. Она называла себя австрийкой, но была француженкой до кончиков ногтей. Идеальной француженкой, фантастической, как героиня романа Гюго. Она говорила, что выросла на юге Франции. Я никогда здесь не был, даже во время войны. Мне хотелось узнать, что это за воздух, который взрастил ее, которым она дышала. И, может быть, встретить ее саму. Я ее встретил, Эсмеральду.
— Эсмеральда состарилась, Йохан, — она грустно улыбнулась. — У нее появилось больше морщин.
— Неправда, — он поцеловал ее, осушая слезы на щеках. — Для меня ты такая же, какой была в сорок четвертом. После освобождения я встречал первое Рождество дома, но вспоминал Рождество в Арденнах, белый рояль, твой парадный мундир, распущенные волосы. Я помню твое тело, это самая главная память, которая сохранилась, она не подвластна людям, не подвластна времени. Она сохранится, пока я жив. В этом твоем огромном замке есть спальня? — он посмотрел ей в глаза.
— Конечно, есть, и не одна.
— Нам хватит одной. Пойдем туда.
В высокое распахнутое окно струился теплый бриз с моря, донося сладкий запах глициний и солоноватый привкус морских ракушек. Он повернул ее к себе спиной, взяв рукой тонкий замок молнии на спине.
— Это моя любимая молния, — проговорил тихо, целуя ее шею под волосами. — Я так давно мечтал ее расстегнуть, правда, на другом платье, но эта ничуть не хуже. Такая же длинная.
— Я не знала, что ты приедешь сегодня, — она закинула руку, гладя его по волосам. — Я догадывалась, что это вот-вот случится, все внутри меня ожидало, замерло в предчувствии. Но если бы я знала, что сегодня, я бы надела то. То есть точно такое же, как то.
— Чтобы его поскорее снять. Но это не имеет значения. Это тоже красивое. У тебя все красивое. И тело, и платья на нем, и мундиры.
Он осторожно дернул молнию, замок заскользил вниз. Он расстегивал медленно, целуя каждый сантиметр освобождающейся кожи от шеи до ягодиц, вдыхая аромат апельсина с ванилью и горький шоколад — аромат, круживший голову на Балатоне, тот, который он так часто, внушая себе сам, чувствовал в плену, и, казалось, она пришла, она стоит рядом. Благодаря которому он выжил, ради которого обещал ей выжить и вернуться к ней.