Бальмонт
Шрифт:
Здесь чувствуется установка на музыкальность и не случайно вспоминается девиз французского поэта-символиста Поля Верлена: «Музыка — прежде всего». Само заглавие идет от Верлена, от его «Песен без слов» («Romance sans Paroles»), и в целом стихотворение воспринимается как импрессионистическое и символическое.
С Петербургом было связано «крещение» Бальмонта в поэзии. Вместе с тем он стал получать поддержку и в Москве. В первую очередь благодаря знакомству с князем Александром Ивановичем Урусовым. Блестящий адвокат и оратор, Урусов был человеком широкой образованности. Театрал,
С Урусовым Бальмонт познакомился, вероятнее всего, в начале 1893 года и скоро стал завсегдатаем его салона. Князь с большим интересом отнесся к поэзии Бальмонта, угадав своеобразие его дарования в любви «к поэзии созвучий», в стремлении «создать стих, основанный на музыке». «Урусов <…> помог мне найти самого себя», — признавался Бальмонт в статье «Князь А. И. Урусов (Страницы любви и памяти)». «Поэзия созвучий» ярко проявилась уже в сборнике Бальмонта «Под северным небом», в стихотворении «Челн томленья», посвященном князю Урусову. Александр Иванович считал Бальмонта не только оригинальным, талантливым поэтом, но и «одним из рыцарей духа, трудом которых создается высшая культура». Он ценил его переводческую деятельность, субсидировал в 1895 году издание двух переведенных Бальмонтом книг Эдгара По — «Баллады и фантазии» и «Таинственные рассказы». Влияние Урусова сказалось и в том, что он обстоятельно познакомил поэта с французской литературой, которую Бальмонт одно время недооценивал, открыл перед ним поэтический мир Бодлера. Урусов перевел на русский бодлеровские «Цветы зла», участвовал в издании произведений поэта во Франции (совместно с поэтом-символистом Малларме), выступал как исследователь и комментатор творчества Бодлера. Дружба Бальмонта с Урусовым продолжалась до смерти последнего в 1900 году. Его памяти поэт посвятил стихотворение «Радостный завет».
В Москве у Бальмонта состоялось еще одно чрезвычайно важное знакомство, вошедшее в историю русского символизма. В сентябре 1894 года на заседании Общества любителей западной литературы при Московском университете он встретился с Валерием Брюсовым. Этой встрече суждено было перерасти сначала в братские отношения, а затем в многолетнюю дружбу-вражду. В течение первых трех лет дружба Брюсова выливалась в преклонение перед талантом Бальмонта и нередко в прямое подражание ему.
Бальмонт, старше Брюсова на шесть лет, ко времени их знакомства уже обретал имя в литературе. Он печатался в «толстых» литературных журналах, его знали как переводчика нескольких книг и многих публикаций из европейской поэзии. 20 октября 1893 года Бальмонта избрали действительным членом Общества любителей российской словесности, и вскоре он читал там свое стихотворение «Памяти И. С. Тургенева», по приглашению профессоров Московского университета в январе и марте 1894 года он выступил в зале Исторического музея с лекциями о Шелли и Байроне, начал участвовать в концертах и литературных вечерах с чтением как своих стихов, так и близких ему авторов. На его книгу «Под северным небом» появилось около десяти рецензий и отзывов. Сборник вызвал интерес Брюсова, а следующую поэтическую книгу Бальмонта — «В безбрежности» (1895) — он воспринял с восторгом.
Творческие успехи Валерия Брюсова выглядели скромнее бальмонтовских. Изданные Брюсовым небольшими брошюрами три выпуска сборника «Русские символисты» (1894–1895) включали главным образом его собственные стихи под разными псевдонимами и еще несколько малоизвестных поэтов. В предисловии к первому выпуску Брюсов высказал намерение создать в России школу символической поэзии, передающей «тонкие, едва уловимые настроения». Однако «Русские символисты» принесли ему лишь скандальную славу. В многочисленных отзывах непременно вспоминали его однострочное стихотворение «О, закрой свои бледные ноги» (которое Владимир Соловьев в одной из рецензий предлагал дополнить строкой: «ибо иначе простудишься»). Вместе с тем в символизме Брюсов видел «путеводную звезду» и хотел быть вождем новой поэтической школы. В Бальмонте он нашел «нового поэта», способного создавать истинно символическую поэзию.
Бальмонт и Брюсов встречались чуть ли не еженедельно, читали друг другу свои стихи, засиживались в ресторанах, бродили по ночному городу, говорили о поэтах и поэзии. Оба высоко ценили Фета, Брюсов знал и любил французскую поэзию, Бальмонт — английскую. Позднее в «Автобиографии», написанной для первого тома книги «Русская литература XX в. 1890–1910», вышедшей под редакцией С. А. Венгерова в 1914 году, Брюсов вспоминал о Бальмонте: «Его исступленная любовь к поэзии, его тонкое чутье к красоте стиха, вся его своеобразная личность произвели на меня впечатление исключительное. Многое, очень многое мне стало понятно, мне открылось только через Бальмонта. Он научил меня понимать других поэтов, научил по-настоящему любить жизнь. <…> Вечера и ночи, проведенные мною с Бальмонтом, когда мы без конца читали друг другу свои стихи и стихи своих любимых поэтов… останутся навсегда в числе самых значительных событий моей жизни. Я был одним до встречи с Бальмонтом и стал другим после знакомства с ним».
В свою очередь дружба с Брюсовым оставила глубокий след в жизни и творчестве Бальмонта. «Его парадоксальность, — признавался он в очерке „На заре“, — крепила и радовала мою собственную парадоксальность. Его огромная любовь к стиху, и вообще к художественному и умному слову, меня привлекала к нему, и мы года три были друзьями-братьями». Своим горячим признанием того, что вносит Бальмонт в поэзию, Брюсов укреплял своего «брата» в сознании правильности избранного им пути. Оба они вдохновлялись стремлением «европеизировать» русскую поэзию, перенести на русскую почву мировой художественный опыт. Символизм для того и другого стал маяком в собственном творчестве. Свидетельством взаимного притяжения-отталкивания и плодотворных споров являются их письма и многочисленные стихотворные послания друг к другу на протяжении четверти века.
В круг знакомых Бальмонта вместе с Брюсовым вошли люди из его окружения: А. Ланг (Миропольский), А. Курсинский, В. Саводник, М. Дурнов, Г. Бахман, датский консул и поэт-лирик Тор Ланге и др. Все они в той или иной степени были причастны к «новой поэзии». В дальнейшем близки Бальмонту станут Модест Дурнов и Георг Бахман. Дурнов писал стихи, но по профессии был архитектором и художником. Он оформил обложку книги Бальмонта «В безбрежности», написал его портрет (хранится в Третьяковской галерее). Бахман преподавал немецкий язык, переводил русских поэтов, был страстным библиофилом и автором двух поэтических сборников на немецком языке. Его дом славился московским хлебосольством (он был женат на москвичке) и «литературными субботами», которые стали своего рода клубом символистов.
Кроме того, Бальмонт познакомился с А. П. Чеховым, И. А. Буниным, Миррой Лохвицкой (в замужестве Жибер). С Чеховым у него сложились теплые отношения, писатель ценил Бальмонта как создателя новых художественных форм, подходил к нему без предвзятости. С Буниным Бальмонт обменивался стихотворными посланиями (посвятил ему стихотворение «Ковыль»), некоторое время дружил с ним, но в 1901 году Бунин решительно отошел от символистов («декадентов»), в том числе и от Бальмонта. Более прочные и длительные отношения — как личные, так и литературные — сложились у Бальмонта с Миррой Лохвицкой. В творчестве их объединяли культ красоты, мотивы чувственной любви-страсти, тяготение к экзотике, мифу. Поэт посвятил «русской Сафо» несколько стихотворений: «Я знал», «До последнего дня», «Однодневка», «Звездный ландыш», «Мирра», «О, какая тоска…» (последнее — отклик на ее смерть в 1905 году). Ее имя присутствует среди тех, кому он посвятил книгу «Будем как Солнце» (1903). 27 февраля 1896 года Мирра Лохвицкая подарила ему свой первый сборник «Стихотворения» (М., 1896) с такой надписью: «Константину Дмитриевичу Бальмонту от его читательницы и почитательницы».
Вышедшая в 1895 году книга стихов «В безбрежности» (и переизданная в следующем году) укрепила репутацию Бальмонта как поэта. Этот сборник отличался от первого («Под северным небом») большей смысловой и композиционной цельностью. Он открывался ключевым стихотворением «Я мечтою ловил уходящие тени…», в котором можно обнаружить отзвук драмы Ибсена о строителе Сольнесе, возводившем башню — все выше и выше.
Книга включала в себя три раздела («За пределы», «Любовь и тени любви», «Между ночью и днем») и завершалась итоговым стихотворением-воззванием «За пределы предельного…». Центральные символы первого раздела — «болото» и «пустыня», создаваемые многими ранними поэтами-символистами. Знаковым символом всего сборника является образ «луны». Лунный мир (раздел «За пределы») завораживающе притягателен, в нем «жизнь и смерть — одно», «бесстрастие» и «безмолвие», нарушаемое лишь «шелестом» («Полночной порою в болотной глуши / Чуть слышно, бесшумно шуршат камыши») да предсмертной «песнью лебедя» («Чья-то песня слышится, печальная, как последний вздох души»). Лирический герой Бальмонта тщетно пытается обрести здесь свой «путь», он оказывается в «пещере», в «лабиринте», обречен на мучительное одиночество: