Бальмонт

Куприяновский Павел Вячеславович

В. А. Гольцев советует Бальмонту обратиться в популярный ежемесячный журнал «Сотрудник» (выходил в 1890–1891 годах), предложив ему написать статью о шотландском поэте Бёрнсе, а также о земстве и земцах. Бальмонт интересовался земской деятельностью, поскольку его отец возглавлял земскую управу в Шуйском уезде, он готов был даже заняться земской темой, в сущности чисто газетно-журнальной, лишь бы что-то зарабатывать. Однако об участии его в «Сотруднике» ничего не известно. В «Русской мысли» поэт начал печататься позднее: переводы — с 1893 года, а свои стихи — с 1894 года.

И. И. Иванов заведовал литературным отделом в журнале «Артист» и сотрудничал с газетой «Русские ведомости». При его посредничестве Бальмонт начал печататься в том и другом издании, а чуть позже, с 1893 года, в журнале «Мир Божий», где Иванов курировал отдел критики. В «Артисте» были опубликованы несколько стихотворений Бальмонта, среди них «Северный праздник», «Умер бедный цветок», «У берегов Скандинавии», а также его перевод стихотворения «Ворон» Эдгара По и сцен из драматической поэмы «Бранд» Генрика Ибсена. Но журнал этот, посвященный театру, выходил применительно к театральным сезонам и вряд ли мог стать «окном» в большую литературу.

На первых порах особое значение Бальмонт придавал печатанию в либеральных «Русских ведомостях». Первая его публикация в газете появилась в последнем номере 1891 года — это был перевод рассказа Матильды Росс «Маленький кубарь». В течение последующих трех лет там довольно часто печатались его переводы, заметки, рецензии, статьи, а также вышли стихотворения «Памяти А. Н. Плещеева» и «Чайка» (в составе лирико-прозаического этюда «Тени»). Публикации в таком солидном печатном органе, как «Русские ведомости», делали имя Бальмонта известным, но в основном как переводчика иностранной литературы и автора популярных статей о ней.

Самую существенную помощь Бальмонт получил от профессора Николая Ильича Стороженко. 21 апреля 1891 года он писал жене: «Был вчера у Стороженко — милый, очаровательный старик лет 45–50-и. Я ему отдал мой перевод Брандеса о Шелли и просил только высказать его мнение о доброкачественности перевода и желательности напечатать его отдельной брошюрой». Стороженко был крупным специалистом в области английской литературы, занятия Бальмонта творчеством Шелли не мог не одобрить, но идею об издании брошюры, судя по всему, не поддержал. Вместе с тем он искренне заинтересовался работой Бальмонта-переводчика и стал руководить его занятиями по изучению иностранных литератур, снабжал книгами, помогал найти работу как переводчику, предложил писать статьи для журнала «Мир Божий». Его привлекал энтузиазм Бальмонта, который регулярно приходил к нему домой для бесед и консультаций. Их отношения стали дружескими, покровительство Стороженко поэт сравнивал с отцовским. В 1893 году в журнале «Северный вестник» (№ 5) Стороженко опубликовал свою статью «Английские поэты нужды и горя», сопроводив ее переводами Бальмонта из Голдсмита, Бёрнса и Джорджа Элиота (псевдоним английской поэтессы, писательницы Мэри Энн Эванс).

Благодарный Бальмонт посвятил Н. И. Стороженко стихотворение «Заря», а позднее с чувством признательности писал о нем в мемуарных очерках «Видящие глаза» и «На заре». В последнем читаем: «Один, голодая, имея нравственную опору лишь в профессоре Николае Ильиче Стороженко, который гостеприимно принимал меня и руководил моим изучением истории европейских литератур, я перевел, а Прянишников или, точнее, П. П. Кончаловский, напечатал книгу норвежского критика Г. Иегера о Генрике Ибсене. <…> Н. И. Стороженко, к коему чувства мои — сыновняя любовь и признательность, ибо он поистине спас меня от голода и, как отец сыну, бросил верный мост, выхлопотал для меня у К. Т. Солдатенкова заказ перевести „Историю скандинавской литературы“ Горна-Швейцера и, несколько позднее, двухтомник „История итальянской литературы“ Гаспари».

Переведенная Бальмонтом книга Г. Иегера «Генрик Ибсен (1828–1888). Биография и характеристика» с приложением трех сцен из «Бранда» и драмы «Привидения» (также в переводе и с предисловием поэта) в марте 1892 года вышла в издательстве книжного магазина П. К. Прянишникова. Фактически ее изданием руководил П. П. Кончаловский, литературный и издательский деятель 1890-х годов, отец известного художника Петра Кончаловского. Но книгу арестовала цензура, и решением Петербургского цензурного комитета от 19 мая 1892 года она была запрещена и вскоре сожжена. «Почти все герои ибсеновских драм осуществляют резкий протест против существующего социального строя» — такова была главная причина запрещения книги, популяризировавшей творчество Ибсена. «Мое начало — пожар. Что ж, хорошая рама для поэтических зорь» — так оценивал поэт в очерке «На заре» сожжение переведенной им книги. Что касается трудов по истории скандинавской и итальянской литератур, то полученный через Стороженко заказ на их перевод существенно поправил его материальное положение. Но это произошло лишь в середине 1893 года.

Первые же полгода жизни в Москве не внушали Бальмонту надежд на прочное положение, к тому же среди его знакомых не было поэтов и людей, которые бы жили интересами поэзии. Он решил попытать счастья в Петербурге, но сначала поехал за советом и поддержкой к В. Г. Короленко, который в то время жил в Нижнем Новгороде. Бальмонт помнил его ободряющее февральское письмо 1886 года и надеялся на содействие. И в этот раз Короленко отнесся к поэту с большим вниманием и сочувствием. 21 сентября 1891 года он писал в рекомендательном письме редактору петербургского журнала «Северный вестник» писателю М. Н. Альбову: «Есть у меня знакомый молодой человек, Константин Дмитриевич Бальмонт. Уж несколько лет он пишет стихи <…>. Стихи, насколько могу судить, недурны <…>. Теперь он явился ко мне сильно помятый разными невзгодами, но, по-видимому, не упавший духом. Он изучил языки, много читал, продолжает писать и едет в Петербург искать работы. Ко мне он обратился за рекомендацией <…>. Не знаю, найдется ли у Вас что-либо подходящее для него. Не знаю также, найдете ли Вы и его подходящим для себя. Он знает языки, шведский, английский, французский, немецкий. Переводит хорошо, знаком с философскими течениями на Западе, склоняется, кажется, слегка к „пессимизму“ (точно не знаю, впрочем) и владеет пером». Рассчитывая на благожелательность адресата, Короленко добавляет: «Он, бедняга, очень робок, и простое внимательное отношение к его работе уже ободрит его и будет иметь значение». Короленко снабдил Бальмонта аналогичным письмом и к издателю Ф. Ф. Павленкову.

В середине октября Бальмонт отправился в Петербург и пробыл там больше недели. Он побывал в редакции «Северного вестника», познакомился с Михаилом Ниловичем Альбовым, встретился с Дмитрием Сергеевичем Мережковским, Николаем Максимовичем Минским, Зинаидой Николаевной Гиппиус, оставил стихи в «Северном вестнике» и в газете «Санкт-Петербургские ведомости», передал через Минского переводы для Павленкова. На постоянную работу в редакцию «Северного вестника» Бальмонту устроиться не удалось. «Альбов сказал мне, что сейчас все места в журнале заняты», — сообщил он жене в письме от 12 октября 1891 года. Вместе с тем поездку в Петербург Бальмонт считал удачной, поскольку познакомился там с интересовавшими его людьми, о чем рассказал Ларисе Михайловне в этом же письме:

«Познакомился я с Минским и Мережковским, и за два дня знакомств мы столько переговорили, <так> что я их считаю чуть не родными. Если бы ты знала, какие это милые, очаровательные люди, в особенности Мережковский. Минский читал мне свои новые, ненапечатанные еще стихотворения. Одно — просто очаровательное. Потом он подарил мне свою философскую книгу „При свете совести“, с положениями которой я, впрочем, совершенно не согласен. Ему очень нравятся мои переводы из Гейне: он говорит, что это мой жанр. Но Мережковский, Мережковский — это что-то небесное! Нужно только сказать, что он совсем некрасив… но и очень обаятелен. Умница, остроумный, живой — чистый француз. И он, и Минский убеждают меня переселяться поскорее в Петербург, говорят, что работа будет, но только непременно надо жить в Петербурге, „быть на виду“. Мережковский даже так сказал: „Если хотите серьезно заниматься литературой, обязательно переезжайте сюда, — из провинции продолжать— трудно, а начинатьабсолютно невозможно“.

Жена Мережковского — представь — та самая барынька, которая пишет в „Северном вестнике“ за подписью З. Гиппиус (девичья фамилия), — помнишь, мы читали ее очерк „В Москве“, который нам не понравился. Говорят, что ее другие вещи очень хороши и что она очень талантлива. На днях они оба хотели у меня быть, и Минский тоже».

О чем говорили во время встреч Бальмонт и его новые петербургские знакомые, можно предположить, так как у них было немало общего. И Минский, и Мережковский, и Бальмонт переболели, как корью, народническими идеями и настроениями, теперь их взгляды переменились. Мережковский готовил к изданию книгу стихотворений «Символы» (СПб., 1892), в которой обозначился его поворот к религиозно-мистическим идеям и новым формам творчества. В конце 1892 года он несколько раз выступил в Русском литературном обществе с докладом «О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы», вышедшим затем отдельным изданием (СПб., 1893). Эта книга станет манифестом нового литературного направления с его тремя составляющими: мистическое содержание, символы и «расширение художественной впечатлительности», которое будет названо символизмом. Минский до встречи с Бальмонтом тоже выступил провозвестником «новых веяний» в искусстве, что выразилось в стихах мистического и импрессионистического звучания, а также в трактате «При свете совести» (СПб., 1890), где он развивал теорию «меонизма». Меоны (несуществующее), по Минскому, постигаются в момент экстаза, чаще всего в искусстве. Бальмонту книга не понравилась.