Баловни судьбы
Шрифт:
Просто иногда Эудуновы проповеди становятся мне поперек горла. Это когда он считает, что меня надо перевоспитывать. Тогда я сразу лезу в бутылку.
12
В ту зиму и в наступившую за ней весну в моей жизни происходят два события. Первое — мы с Сири встречаемся теперь регулярно. И второе — нас с Эудуном берут на работу в колбасный цех Бойни.
Правда, это еще не настоящая работа, то есть не совсем настоящая. У них это называется шестинедельными курсами. Если после этих полутора месяцев
Честно говоря, мы вообще не попали бы на эти курсы, если б не фру Ли, которая работает вместе с мамашей. Это она намекнула мамаше, что в колбасный цех собираются взять двоих парней. Я даже думаю, что она отстояла нас, когда мы проработали шесть недель, и они так и не решили, что с нами делать дальше. Одним словом, нам объявили, что мы можем остаться еще на один шестинедельный курс для пробы, если хотим, конечно. А не хотим, можем проваливать на все четыре стороны.
Мастером у нас тощий придира по фамилии Свеннсен. У него острый нос, большие уши и узкие ладони, он смахивает одновременно и на Ларсена Круску в его линялом тренировочном костюме, и на математика Халворсена, который выходил из себя, когда мы не понимали его объяснений. У Свеннсена, можно сказать, на каждом пальце по глазу, слух, как у индейца, а чутье, как у ищейки. По-моему, он считает себя чем-то наподобие фабричного фараона или кем-то в этом роде, уж он не упустит случая лишний раз облаять человека.
Однажды нам с Эудуном велели вымыть колбасный автомат. Провозились мы с ним целое утро. Он весь был забит остатками мяса, фарша, кишок, сала и перца. Сперва мы смываем что можно сильной-сильной струей воды, потом скоблим и драим. И только садимся перекурить, как является Свеннсен. Он не был бы Свеннсеном, если б чутье не подсказало ему прийти именно в эту минуту. Широко расставив ноги и заложив руки за спину, он стоит перед нами.
— Отдыхаете?
— Кто отдыхает? — переспрашиваю я. — Мы вымыли весь автомат изнутри, а сейчас будем мыть его снаружи.
В глазах у Свеннсена мелькает коварство. Он подходит к автомату и проводит пальцем по сверкающему алюминию. Он чуть ли не разочарован, потому что автомат действительно чист, острые вращающиеся ножи, которые перемалывают колбасный фарш, так и блестят. Но вот лицо Свеннсена проясняется, все-таки что-то нащупал, сволочь, своим длинным указательным пальцем.
— Идите сюда! — говорит он.
Мы подходим. Он показывает на темное пятнышко где-то внутри.
— Вымыли? — говорит он. — А это, по-вашему, что такое? Это, по-вашему, называется чисто?
Я стискиваю зубы. Свеннсен обнюхал весь автомат и не нашел ничего, кроме этого единственного пятнышка. О’кей, мы его проглядели, это пятнышко, но неужто с нами нельзя разговаривать по-человечески?
— Аккуратность, — говорит он. — Аккуратность! Зарубите себе на носу! У нас требуется только одна вещь — аккуратность! Небрежность у нас недопустима!
Он долго смотрит на нас, сперва на одного, потом на другого.
— Когда вымоете автомат снаружи, зайдете ко мне. В эту пятницу истекает шесть недель, как вы тут работаете. Надо решить, что с вами делать дальше.
В час мы с Эудуном идем в конторку к мастеру, автомат мы так надраили, что он сверкает, как новенький. Свеннсен заполняет
Он кратко объясняет нам, как обстоит дело: нам предлагается отработать еще шесть недель, только после этого они будут решать, смогут ли предложить нам работу.
— Еще бы, им это выгодно, — тихо шепчет Эудун. — Такой труд дешевле пареной репы.
Мы даровая рабочая сила. За полный рабочий день предприятие не платит нам ни гроша. Мы получаем от профсоюза по тридцать четыре кроны в день, и точка. Тридцать четыре кроны в день — это чуть больше, чем другие получают за час работы. Предприятию мы обходимся даром, ведь мы считаемся на курсах.
— Ну что? — Свеннсен криво улыбается. — По-моему, вы должны радоваться.
— Радоваться? — Эудун удивлен. — А разве мы сачковали, не выполняли порученную работу? Разве не делали все, что нам было велено?
— Ну что ж, — говорит Свеннсен, — если ты недоволен, можешь уволиться. Никто тебя не держит.
— Зачем мне увольняться, мне работа нужна, — говорит Эудун.
— Просто мы надеялись, что наконец-то начнем зарабатывать, — вмешиваюсь я.
— Послушайте, — Свеннсен говорит медленно и внятно, — вы ошибаетесь, если думаете, что я пригласил вас сюда для разговоров. Вам объявлено, как обстоит дело. Не нравится — увольняйтесь хоть сию минуту. Ваше дело — ответить «да» или «нет». Новый шестинедельный курс или ничего. Другого выбора нет.
Шея его покрывается мелкими красными пятнышками, у него всегда краснеет шея, когда он злится. Но Эудун поднимает голову и глядит ему прямо в глаза.
— Курс? — говорит Эудун. — Тоже мне курс! Чему вы нас тут научили — быть на побегушках, мыть да чистить? Если это курс, нас должны были научить чему-нибудь дельному. Например, работать на автомате, я так думаю.
— Чему вас учить, решаю я, — отвечает Свеннсен. — Вам решать еще не положено.
— Так и запомним, — говорю я. — Нам решать еще не положено.
Только ничего это не дает. Выбора у нас нет. Свеннсен молчит, лишь холодно на нас поглядывает.
— Ладно, договорились, — в конце концов говорит Эудун. — Если другой возможности нет, будем учиться еще шесть недель. Ну, а после получим мы работу?
Свеннсен машет рукой.
— Не знаю. Там видно будет, посмотрим, как будете справляться. — И вдруг в нем просыпается этакий добрый дядюшка. — Не вешайте носы, ребята! Ведь я вижу, хватка у вас есть. А сейчас спускайтесь на лифте в коптильню и по этой накладной загрузите там тележку.