Балтийцы (сборник)
Шрифт:
– Что такое, Ковальчук? – спросил Арчеев, поворачиваясь внутрь башни, чувствуя слабость во всех членах и зеленые круги перед глазами.
– Вроде угорели как бы, – ответил тот. – Ну, ну, шевелись, молодцы! Чего расселись? Потом отдыхать будешь.
И Ковальчук, сам едва передвигая ноги, стал тормошить сидевших на полу людей.
Арчеев почувствовал, что к сладковатому, уже давно дурманившему его запаху метилового ленточного пороха, которым заряжались орудия, примешивался другой – удушливый, давивший грудь.
– Неладно,
Ковальчук стал на место свалившегося горизонтального наводчика и, наведя нить на неприятеля, нажал спусковой рычаг.
Орудие ухнуло, откатилось, накатилось и, когда замочный открыл затвор, из орудия тихо поползла тяжелая сизая струйка непродутого газа.
– Вот оно. Не действует продувание, – сказал Арчеев. – Но и не это только. Это бывало раньше, но такого действия не производило.
«Должно быть, немецкие снаряды! – мелькнула у него мысль. – Один разорвался под самой башней».
Зазвонил телефон. Арчеев приложил трубку к уху.
– Почему носовая башня редко стреляет?
– Испортилось продувание орудий. Прислуга угорела.
– Можете ли исправить повреждение?
– Попытаемся.
Чувствуя ужасающую слабость и помутнение в глазах, Арчеев стал исследовать продувательный трубопровод. Превозмогая ту же слабость, башенный унтер-офицер следовал за ним.
– Вот тут разошлися фланцы. Нужны болты.
Ковальчук достал инструменты.
– Ишь, как садит. Этак весь воздух утечет.
Напрягая все оставшиеся силы, Ковальчук придерживал фланцы, Арчеев завинчивал болты.
– Готово. Идем стрелять, Ковальчук.
Оба они сидели на железной настилке, не имея сил подняться.
– Кажись, помирать придется… – с трудом вымолвил Ковальчук.
– Погоди помирать, Ваня… Надо доделать дело.
Ковальчук с нежностью взглянул на башенного командира и, держась за стенку, подошел к пушкам.
Арчеев последовательно замкнул коммутаторы автоматической зарядки и, по окончании маневра, сел на место вертикального наводчика комендора.
– Прицел 95… Пли!..
Орудие качнулось. Продувание подействовало.
– Недолет.
– Прицел 97.
Арчеев, с трудом отдавая отчет в своих движениях, из последних сил повторил маневр зарядки.
– Отчего мы держимся, Ваня? – тихо спросил он. – Все лежат.
– Сознательность, Вашбродь.
– Сознание долга, Ваня. Верно понимаешь. Из одного двух делает.
И он, слегка ворочая медный штурвал, подвел начерченную в оптическом прицеле нить на носовую трубу «Роона».
– Пли!
Опершись лбом на гуттаперчевый наглазник, он сквозь мелькавшие перед глазами темные блики увидел, как на корме «Роона» поднялся черный взрыв.
– Носовая башня, отлично! – послышался дребезжащий голос из беспомощно висевшей телефонной
Арчеев не ответил. Все бежало и вихрем кружилось в его глазах. Он упал головой на прицел…
– Опять не стреляет носовая башня, – с досадой промолвил командир. – Еще одно попадание, и немец не уйдет.
Но «Роон» уже скрывался за горизонтом. Видя, что «Рюрик» прекратил стрельбу, стал уходить и «Бремен», который не мог поддерживать с «Рюриком» единоборства.
– Перископ на правом крамболе! – закричали сигнальщики.
Командир и штурман приложили к глазам бинокли. Справа по носу что-то торчало из воды.
– Лево на борт! Противоминной артиллерии открыть огонь! – приказал командир.
«Рюрик» плавно покатился носом влево. Небо и море, как огромная передвижная панорама, повернулись на полкруга. 120-миллиметровые орудия огласили воздух громкими резкими хлопками. На месте скрывшегося перископа забил целый строй пенистых фонтанов.
Сизая дымка на горизонте скрыла неприятельские корабли. «Рюрик» опять один.
– Надо догонять нашу бригаду, – сказал командир. – Запросите по радио ее место. Теперь можно не скрываться.
– Есть, – ответил старший штурман.
– В носовой башне точно умерли все. Спросите по телефону, в чем дело.
– Телефон не отвечает, – доложил телефонист.
– Бегом в носовую башню! – крикнул командир ординарцам и, выйдя из боевой рубки, стал с мостика смотреть, как ворочали медный штурвал, откатывая тяжелую броневую дверь.
Несколько секунд спустя расторопные ординарцы стали выносить на свежий воздух лежавшую без чувств, угоревшую и отравленную команду.
Вызвав доктора и санитаров, командир спустился вниз и подошел к башне.
Доктор поочередно щупал пульс и отгибал веки.
– Живы? – коротко спросил командир.
– Живы. Свежий воздух и кофе. А сейчас будем делать искусственное дыхание.
– Георгий Алексеевич! Как себя чувствуете? – спросил командир лежавшего на палубе Арчеева, видя, что тот открыл глаза.
– Хорошо, – шепотом ответил он.
Глаза его смотрели в небо, а небо сплошь было в чайках… Чайки и большие мотыльки с перламутровыми крыльями часто-часто рябили пред его глазами, заслоняя солнце и застилая небеса, так что временами наступала темнота. Море убаюкивающе шумело, покрывая слабо доносившиеся до его слуха голоса. Иногда совсем темнело пред глазами, и тогда он слышал голос матери, говоривший ему что-то по-французски. Но тут же слышалась и невероятно крепкая речь старшего офицера, распоряжавшегося переносом отравленных на кормовой мостик. Арчеев почувствовал укол в руку и запах камфоры. Он очнулся и снова забылся, испытывая ломящую боль в висках. И над всем этим – тихое и спокойное сознание, что все хорошо, все – как надо, все сделано, ничего не забыто.