Балтийская легенда
Шрифт:
Обстрел корабельной артиллерии, поддержанный с Комендантского острова, застал нас уже в орешнике.
В этот уголок острова как будто не попадали еще снаряды. Но береженого бог бережет. И мы поспешили укрыться меж каменных глыб в надежде переждать бой, каковой, по нашим расчетам, должен прекратиться с наступлением темноты, а до нее оставалось недолго.
Теперь Михайловский остров взят в тиски. Но надо отдать должное его защитникам: они мужественно борются за свое дело.
— Полегче, — послышался
— Потерпи, друг. Сейчас найдем удобное местечко, перевяжем, — ответил другой.
Верхушки кустов закачались совсем близко. Из зарослей, спотыкаясь о камни, вышел пехотинец, неся на себе товарища.
— Здесь вроде тихо, — проговорил он. — Давай освобождай ногу, бинтовать буду. — Он снял с себя нижнюю рубаху, деловито разорвал ее на полосы и приступил к перевязке.
— Ничего страшного, — успокаивал добровольный санитар, когда раненый начинал стонать. — Кость вроде цела. До свадьбы заживет.
— Где тут о свадьбе думать, — проговорил раненый. — Не до жиру — быть бы живу!
— От такой раны не умирают. Не я буду, если ты скоро не станешь отплясывать.
— Я не о том. Смотри, какая силища навалилась. Не устоим.
Вокруг начали собираться люди, в основном раненые.
— Что верно, то верно, — сказал один из подошедших. — Начальство, поди, озверело, милости от него не жди.
Кто-то тяжело вздохнул. Разговор прекратился. Из своего укрытия я видел усталые, растерянные лица.
— Может быть, и стоило взорвать склад с пироксилином?
— Какой такой склад?
Где-то я слышал этот голос. Выглянуть? Нет, могут заметить. Поручик тоже насторожился: еще бы, склад пироксилина в крепости один. Если его взорвать…
— Известно где, на Договорном острове.
— Ну и что же? — опять слышу знакомый голос. — Поджилки бы у коменданта лопнули, если бы взорвали.
— И впрямь надо было взорвать пироксилин, — говорит кто-то еще. — Ведь подняли они на воздух у нас склад пороха.
— Тоже сравнил порох с пироксилином! — ответил первый голос. — Горячие головы вроде вас сунулись к подпоручику Емельянову. Да от ворот поворот получили. Взрыв склада на Договорном принес бы столько жертв, что не сочтешь. И не в одной крепости, но и в городе. «Мы, — сказал Емельянов, — не варвары, а революционеры».
— Ну и зря! Шарахнуть надо этот склад пироксилиновый. Хрен с ним, с городом-то. Революцию губим. Вот что жалеть надо.
Стоп! Да ведь это говорит тот, рябой эсер. Я осторожно выглядываю из-за укрытия. Он и есть!
— Подозрителен ваш Емельянов, — разошелся рябой. — По госпиталю не стреляй. Офицеров пленных не трогай. Так разве революцию сделаешь! К чертям собачьим таких командиров. Из нашего брата они должны быть.
— Не из тебя ли?
— А что?.. Со мной не пропадешь.
— Там
— Да еще на честных людей наговариваешь. Емельянов раненый, а из строя не вышел.
— Ты о нашем подпоручике плохое не говори. Он большевик, а не пустобрех эсеровский. Болтали, что флот на нашей стороне. А где он?
Поручик Сенин потянул меня за рукав, прошептал:
— Зачем высовываетесь? Заметят. От этих головорезов всего можно ожидать. Вернемся лучше к своим.
Я не стал возражать, и мы осторожно начали пробираться к офицерским домикам. Когда их достигли, стемнело. Корабли прекратили огонь. Он стал стихать также на Михайловском, Комендантском, Лагерном и других островах. Ружейная и пулеметная стрельба продолжалась. К ночи смолкла и она. Наступила пугающая тишина. Неизвестность тревожила, отгоняла сон. Около нашего убежища, как и в предыдущую ночь, виднелся силуэт часового. Он как бы символизировал порядок в мятежном стане и нашу отчужденность от жизни, которой жил Свеаборг.
Под утро стало известно, что совет представителей рот принял предложение Емельянова прекратить стрельбу и поднять белый флаг. На катерах, в шлюпках уходили повстанцы в город. Когда рассвело, по ним открыли огонь верные правительству войска.
Часовых около офицерских домиков уже не было, и я, не таясь, направился к пристани. Около нее лежали и сидели раненые. Тут я увидал подпоручика Емельянова. Поражение, казалось, не сломило духа этого человека. Время от времени он давал указания, которые в этой ситуации казались мне уже излишними. Исполнялись они беспрекословно. Спокойствие Емельянова передавалось остальным.
Я подошел совсем близко к пристани. Наши взоры встретились. Я невольно кивнул Аркадию Петровичу. Он ответил. И я увидел, как лицо его на мгновенье просияло, стало по-прежнему дружеским, располагающим к себе. К пристани подошел шестивесельный баркас, видимо прорвавшийся из города сквозь заградительный огонь. Емельянов отдал приказание погрузить тяжелораненых. Находившийся с ним артиллерист стал просить, чтобы и подпоручик садился в лодку.
— Нет, я с последней партией отплыву, — услышал я ответ Емельянова. — Негоже мне бросать в беде товарищей.
— Сейчас каратели ворвутся, — настаивал артиллерист. — Вас не помилуют. Садитесь скорее. Может, удастся уйти. Ведь и вы раненый…
— Не настаивайте, товарищ Детинич, — перебил Емельянов. — Это вам время отплывать. Не забывайте, вы еще руководитель крепостной партийной организации и сможете многое сделать для нашего дела, для спасения раненых. Там, в Гельсингфорсе, друзья помогут…
— Ни за что! Раз вы остаетесь, я около вас буду.
— Спасибо, Терентий Яковлевич, — сказал Емельянов и отвернулся.