Балтийская легенда

Издается к 60-летию Великой Октябрьской социалистической революции

Эта

Здесь, на чужбине, окончил свой век донской казак Прохор Елизаров. Мне не привелось его видеть, он умер года за два до моего приезда в возрасте семидесяти шести лет. Случай свел меня с его женой, которую казак увез из родной станицы в суматохе деникинского отступления. Евдокия Петровна успела захватить с собой лишь узелок с кое-какой одежонкой, икону — родительское благословение да старые серебряные часы мужа, которые он почему-то не носил.

Однажды в Турции, куда вначале попали бежавшие из Новороссийска донцы, Евдокия показала мужу часы. Своим сюрпризом она надеялась его порадовать. Вышло же наоборот. Прохор побледнел, крепко выругался, что с ним бывало крайне редко, и вырвал часы из рук оторопевшей жены.

— Зачем ты взяла их с собой?! — воскликнул казак. — На них проклятье лежит… Ох, горе мое, горе!..

Прохор долго сидел, задумавшись, и по временам тяжко вздыхал: видимо, одолевали его какие-то невеселые мысли. Притихла и Евдокия. Хоть и непонятно было поведение мужа, да боялась она разгневать его своими расспросами.

— Ну будь что будет! Авось бог от нас не отступится. Сбережем до черного дня. — С этими словами Прохор завернул часы в чистую тряпицу и упрятал на дно переметной сумы, где лежали его пожитки.

Умер Прохор Елизаров, сидя за столом. Евдокия куда-то отлучилась. Вернулась — он уже похолодел. На столе лежали часы, а на полу валялась тряпица, в которую завернул их казак еще тогда, в Турции.

Эту странную историю мне поведала Евдокия Петровна. Несмотря на свои семьдесят лет и тяжелую скитальческую жизнь, она была еще бодрая, работящая старуха. Я сидел в ее доме где-то на окраине города. Как сейчас помню убогое жилище с подслеповатым оконцем, сквозь которое едва пробивался дневной свет. У окошка стояли расшатанный стол и два табурета, в углу — кровать, застланная ветхим одеялом. Над изголовьем кровати — потемневшая от времени икона.

— А где же эти часы? — спросил я.

— Сейчас, милок.

Старушка проворно вытащила из-под кровати затасканную кожаную суму, порылась в ней и достала сверточек. Осторожно раскрыв его, протянула часы.

Это были старые, должно быть, недорогие карманные серебряные часы. Машинально я стал крутить головку.

— Они от ключа заводятся, — сказала не сводившая с меня глаз Евдокия Петровна. — А ключ-то потерялся, не знаю когда.

Я повертел часы в руках, откинул крышку.

Что это? Фигурка средневекового воина и короткая надпись, выгравированная готическим шрифтом. Где я видел этого человека с пикой? Вдруг меня словно озарило: да ведь это же…

Наверное, у меня был растерянный вид. Евдокия Петровна спросила не то с опаской, не то с участием:

— Что вы там увидали?

Я молчал, потрясенный. Неужели? Неужели я держу в руках те самые часы, о которых несколько лет назад слышал невероятную историю? Рассказывали, будто такие вот серебряные часы завещал палачу приговоренный к расстрелу моряк с восставшего балтийского корабля. Признаться, я не поверил тогда: молва частенько приписывает народным героям необычные поступки. Но часы существуют, они у меня в руках! Значит, и рассказ тот не вымысел, не плод фантазии? Было от чего растеряться.

Я возвратил Евдокии Петровне часы и стал прощаться, обещая навестить ее еще раз. К сожалению, случилось так, что в том городе побывать мне больше не пришлось: вскоре я должен был выехать на Родину. Но мысли о стареньких серебряных часах не выходили из головы. Они вновь и вновь возвращали меня к революционной Балтике 1906 года.

Я окунулся в мир поисков… И вот родилась книга — повесть о волнующих событиях, ставших легендой.

Большой Кронштадтский рейд. Вдоль него прямо из воды встают мрачные каменные сооружения: форты, охраняющие морской подступ к столице Российской империи Санкт-Петербургу.

Навигация 1906 года только началась. Рейд был еще заполнен военными кораблями всех классов — от огромных, похожих на утюги броненосцев до небольших, словно игрушечных, сторожевых и посыльных судов.

23 мая [1] , закончив погрузку угля, боеприпасов, продовольствия, пресной воды, подняли якоря корабли учебно-артиллерийского отряда. Первым оставлял рейд дозорный миноносец. За ним — крейсер «Память Азова», трехтрубный корабль в семь тысяч тонн водоизмещением. Форштевень крейсера украшали белый Георгиевский крест и черно-оранжевая лента. На корме развевался не обычный военно-морской флаг, а георгиевский: в центре бело-голубого андреевского полотнища по красному полю изображен Георгий Победоносец на белом коне. Предком балтийского крейсера был 74-пушечный линейный корабль «Азов», особо отличившийся в знаменитом Наваринском сражении. За тот бой впервые в истории отечественного флота он удостоился георгиевских флага и вымпела.

На «Памяти Азова» держал свой) штаб командир учебно-артиллерийского отряда флигель-адъютант капитан 1-го ранга Дабич.

В кильватер флагману выстраивались остальные корабли. Толбухин маяк, за которым открывались просторы Финского залива, эскадра прошла уже в боевом порядке. Она направлялась к Ревелю — так официально именовался Таллин. У эстонских берегов отряду предстояло провести практическое обучение будущих морских артиллеристов — офицеров и матросов.

…Первый день плавания близился к концу. На ходовой мостик флагманского корабля поднялся капитан 1-го ранга Лозинский. Он проверил курс и сразу же прошел на левое крыло мостика. Уединившись, Лозинский предался далеко не радостным размышлениям:

«Докладывали, будто азовцев на каких-то сборищах в Кронштадте видели. Но кого? Никто не знает. Впереди ревельская стоянка. В Эстляндской губернии обстановка напряженная, военное положение введено неспроста. Как уберечь матросов от береговых смутьянов?»

Лозинский зябко передернул плечами.

«И тут еще эта скверная история с листовками! — с раздражением вспомнил он. — Кондуктор Давыдов божился, что одну из прокламаций заметил в руках минера Исадского. Вызванный к старшему офицеру, тот, глазом не моргнув, заявил, что «письмецо видит впервые». Так ничего определенного установить и не удалось. Но факт остается фактом: на военном корабле — противоправительственная прокламация!»