Банан за чуткость
Шрифт:
ПРОСТИ, ЧТО ОБРАЩЕНИЕ К ТЕБЕ КОНЧАЮ ЦИТАТОЙ, ХОТЬ И ВОЛЬНО ИЗЛОЖЕННОЙ.
СМЕХА РАДИ
«Сначала скажу прямо: пишу вам так, смеха ради.
Я тот, кто вам нужен. Зовут меня Витя Минин, мне 18 лет, и я работаю.
Просто все это у вас получается — пить умеешь, ругаешься, значит, еще один хулиган.
Так не бывает. Насчет газет вы, конечно, правы — мы их читаем. Но вот ваш «Алый парус», вы уж извините меня, первый раз я прочел два дня назад. Случайно. Мы в вашу газету воблу завернули, и «Алый парус» наружу торчал. Пока за пивом стояли, я его и прочел.
Вы просили откликнуться. Почему бы не откликнуться? Только вряд
Вам интересно, почему я вечером иду на улицу и слоняюсь по ней без дела? Конечно, вы можете сказать: иди в спортсекцию, кружок, театр, консерваторию и еще все такое.
А мне это не нужно! Чемпионом я не стану, а здоровья — и так хватает.
В кружок мне ходить смешно, там школьнички бегают, да и неинтересно мне какие-нибудь самолетики клеить. В театр мне тоже неинтересно ходить. Там скучно. Мне неинтересно слушать эту вашу классическую музыку. Я не вижу в ней ничегошеньки.
Что мне делать, если все это мне действительно неинтересно? Другим вот интересно, а мне нет. И я не хочу восхищаться какой-нибудь великой картиной, когда мне на нее плевать. Таких притвор я много видел. Я не говорю, что все ценители искусства притворяются, но многие.
А вот с ребятами мне интересно. У нас нет никакого притворства. Когда мы все вместе, мы чувствуем, что мы что-то значим. Мы можем постоять за себя. Только не думайте, что мы храбрые только тогда, когда вместе. У нас таких храбрецов тоже не любят…
А вот не про всякого ценителя классической музыки скажу я такие же слова…
Ехали мы как-то вчетвером в электричке. Поздно, народу мало. Рядом сидели такие вот ценители — тоже четыре человека. О Чайковском вроде был разговор. Ну а мы стали к девушкам приставать, просто так, как это бывает, ради смеха. Так ценители даже слова не сказали.
Девушек-то мы, конечно, в покое оставили, а уж с «ценителями» разобрались, поучили джентльменству, хорошо поучили.
А вот мы никому не дадим девушек зря обижать. Так кто же лучше?
Теперь насчет выпить. Да, выпить я люблю и не стесняюсь этого. Зарабатываю я прилично и пью на свои. Какое кому дело?
Мне на заводе предлагали учиться в техникуме, на вечернем. А мне опять неинтересно, и зарплаты мне хватает.
Так зачем?
За меня не беспокойтесь, все равно скоро в армию возьмут, человеком сделают.
Адреса своего я вам не пишу, а то еще с милицией придете…
Витя Минин.
Москва».
Писем в редакцию приходит очень много.
Вот, скажем, семнадцатилетний Леонид Васин из Иванова пишет: «Как это обидно звучит — парни из подворотни. Ведь можно сказать по–иному — парни, ушедшие в себя. Но, очевидно, такова уж психология многих благополучных людей: они почему-то подбирают выражения, довольно меткие, но ранящие душу».
На мой взгляд, Леониду нечего возразить. Часто мы стремимся не столько разобраться в явлении, сколько придумать ему формулировку пообиднее. Да что там формулировку — скорее кличку. Парни из подворотни, парни с гитарой, длинноволосые юнцы… Сказали — как припечатали.
А ведь судить о людях по внешним, да еще случайным деталям не только несправедливо, но и не слишком умно. Отсюда рукой подать до распространенной обывательской логики: «Петька-то волосы отпустил, Машка-то юбку обрезала — а милиции хоть бы что. Вот в соседнем переулке магазин и ограбили».
Если бы все дело было в подворотнях и прическах, то в районах свободной планировки хулиганство исчезло бы само собой, а острейшие вопросы воспитания молодежи решались бы в парикмахерских.
Кстати, я сам некоторую часть жизни провел в подворотнях.
Полумрак дает ощущение защищенности, достоинства и покоя, ты
Или — «длинноволосые юнцы». Едкая, прилипчивая кличка.
А кого она объединяет?
Лентяя и трудягу, молодого тунеядца и молодого математика, ловкого фарцовщика и умелого токаря, постоянного клиента вытрезвителя и парня, не вылезающего из библиотеки.
Гонение на длинноволосых немногим умнее, чем гонение на курчавых или лысых. Тоска берет, когда подумаешь, что нынче в иной клуб на танцы могли бы не пустить и Николая Алексеевича Добролюбова: и молод был, и длинноволос, и ко всему еще бородат…
Это, конечно, не значит, что все сплошь прически сегодняшних шестнадцатилетних приводят меня в восторг. Бывает, что и не нравятся, даже очень не нравятся. Особенно когда длинные волосы лежат на плечах грязными нечесаными прядями.
Что же делать?
А ничего. Так и будем жить дальше. Пусть каждый обходится собственной сривой.
С тобой, Витя, разногласия посущественней.
То, что ты не хочешь идти в спортсекцию, кружок, театр, консерваторию и еще все такое, — не заслуга, но и не катастрофа. Что тебе неинтересно слушать классическую музыку — тоже пережить можно. Вообще лично меня твои недостатки не беспокоят.
Беспокоят «достоинства».
Беспокоит, что ты лихой шикарный парень, умеющий постоять за себя, беспокоит способ, каким ты это делаешь.
Я знаю о тебе только то, что написал ты сам. Чем занимается ваша компания каждый вечер, не знаю и гадать не хочу. Давай лучше разберем тот единственный случай, о котором ты с таким удовлетворением рассказал.
История эта очень характерна. Именно такие случаи помогают ребятам из уличных компаний поверить в свою храбрость и убедиться в трусости окружающих.
Но эта храбрость, как и эта трусость, — иллюзия, самообман.
Ты пишешь, что «ценителей» было четверо. Вас тоже четверо. В таком случае вы вчетвером нападали на одного.
Ты, естественно, возмутишься — ведь нас было поровну!
К сожалению, хулиганы всегда имеют даже при численном равенстве преимущество: такова уж психология уличной передряги. Они сговорились заранее, они нацелились на драку, короче, они организованы.
Ребята, которых вы «учили джентльменству», могли почти не знать друг друга, и уж, во всяком случае, наверняка любой из них не знал, как быстро сориентируется сосед в критической ситуации. Не знал, кто вы, может, уголовники с ножами в карманах. Не знал, сколько вас: здесь четверо, а в соседнем вагоне, может, еще десяток.
В драке часто решают секунды. И в течение этих решающих секунд любой, оказавший вам сопротивление, был бы один против четверых.
Вы же не рисковали ничем.
Вы не полезли сразу же с кулаками — произвели глубокую и тщательную разведку, а «учить джентльменству» принялись лишь тогда, когда убедились, что ребята разъединены и по тем или иным причинам к сопротивлению не способны. Я уж не беру крайний, кстати, вполне вероятный случай — что «ценители» были просто откровенно слабее вас.
А между прочим, у тебя была возможность проявить настоящую смелость в этой истории. Например, в критический момент объяснить приятелям, что унижать человека подло, а унижать ребят при девушках подло вдвойне. Естественно, в этом случае ты рисковал бы многим: возможно, немедленной расправой, возможно, местью в будущем.
На это ты, как видим, не решился.
Не решился ты и подписаться.
А ведь тебе ровным счетом ничего не угрожало: с твоим письмом милиции делать нечего. Единственный проступок описан туманно, свидетели неизвестны, доказать ничего нельзя.