Банда 8

Пронин Виктор Алексеевич

— Этот «жигуленок» возник и в вашем поле зрения?

— Возник.

— Это плохо.

— Почему?

— Когда ребята заметили его... Их расстреляли через день.

— Намек понял. Кто эти ребята, которых убили в вашем кабинете?

— Мои помощники. Мы давно работаем вместе. Еще с Челябинска. Один из них мой племянник. Второй — его друг. Они работали еще с моим мужем. Примерно два года назад он был убит. Вы знаете кем?

— Догадываюсь.

— Я уверена, что мои ребята — тоже его рук дело. Конечно же,

он никогда в этом не признается.

— Уже признался.

— Не поняла.

— Намекнул, дал понять, проболтался... Что-то в этом роде. Признательных показаний он, разумеется, не давал и никогда не даст. Но безнаказанность порождает благодушие, расслабляет, хочется бравады. На браваде они все и летят.

— Кто «они»?

— Взорвали Лубовского ваши ребята? — не отвечая, спросил Пафнутьев.

— С чего вы взяли? — Голос Морозовой неуловимо изменился, какая-то острая заинтересованность прозвучала в ее вопросе. — Почему вы так подумали?

— Вы сами предложили откровенность. Я ее принял. Поделился с вами следственными тайнами — сказал о неосмотрительном признании Лубовского... Вы сами предложили — продолжим. Я согласился.

Морозова помолчала, опять поиграла наманикюренными пальцами в воздухе, некоторое время с полуулыбкой испытующе смотрела на Пафнутьева, с полустоном вздохнула.

— Ну, что ж... Наверно, это уже не имеет для них слишком большого значения, наверно, я своей болтовней уже не смогу ни помешать им, ни помочь... Им уже ничто не поможет. А как вы догадались?

— У них броская примета — у обоих клетчатые пиджаки. Я запомнил их — они были на месте взрыва. И вели себя не слишком хорошо, обращали на себя внимание, так обычно у нас говорят. А потом расстрел... Ясно, что это был ответный удар. Вы всегда печатаете на визитках свой собственный телефон?

— Это плохо?

— Ни плохо, ни хорошо... Я понимаю ваш рекламный ход, но в данном случае... Ладно, оставим это.

— Нет, почему же, говорите.

— Мне нечего сказать. Иначе я бы сказал. Просто мелькнуло что-то невнятное не то в воздухе, не то в голове... Надо разобраться. Вы мне позвонили примерно час назад. Я тут же выехал на машине с совершенно надежным человеком. За нами увязался серый «жигуленок», — Пафнутьев кивнул на клочок бумажки с номером, который все еще лежал на столе перед Морозовой. — Мы от него оторвались. Надежно оторвались. Подъехали к вам, сюда. Вскоре рядом с моей машиной остановился серый «жигуленок». Никто не знал, что я собираюсь к вам, поскольку не знал я сам. Вы можете объяснить, как это могло случиться?

— Могу. — Морозова передернула плечами.

— Слушаю вас внимательно.

— Лубовский. Это все объясняет. Не было человека в мире более осторожного, чем мой муж. Это ему не помогло. Не было человека более трусливого, угодливого, покладистого, нежели человек, который сменил его на посту директора. Ни одно

из этих качеств ему не помогло. Не было человека более профессионального, защищенного и предусмотрительного, чем ваш предшественник, этот несчастный, исчезнувший без следа следователь.

— Следы всегда остаются, — проворчал Пафнутьев.

— Я не об этом. Какими качествами, Павел Николаевич, обладаете вы, чтобы уцелеть в этой схватке? Что в вас такого уж неуязвимого?

— Ирина Александровна... Поясните, пожалуйста, свой вопрос. Я чувствую в нем второе дно.

— Хорошо. У меня есть некоторые документы. Они относятся к тому времени, когда мой муж и Лубовский еще сотрудничали. Это было года три назад. Знающий человек может многое почерпнуть из них.

— Лубовский о них знает?

— Допускаю, что догадывается.

— Они для него неприятны?

— Убийственны.

— Где они?

— В Челябинске. Там им спокойнее.

— Посмотреть бы, — мечтательно произнес Пафнутьев.

— Это нетрудно. В Москве есть копии. Но за ними надо съездить. Хотя и недалеко.

— К завтрашнему дню управитесь?

— Вполне.

— Тогда до встречи? — Пафнутьев сделал попытку подняться, но Морозова его остановила:

— Подождите, Павел Николаевич, я ведь вам не сказала, не показала главного.

— А что главное?

— То, ради чего я вас и позвала. — Морозова поднялась и направилась к двери. — Пойдемте, Павел Николаевич.

Выйдя в коридор, Морозова открыла первую дверь и отошла в сторону, давая возможность Пафнутьеву заглянуть внутрь помещения. То, что он увидел, заставило его отшатнуться — в комнате царил полный разгром. Перевернутые стулья, шкафы с вытряхнутыми бумагами, компьютеры с разбитыми экранами, стены, забрызганные черной краской...

— Как понимать? — оглянулся Пафнутьев.

— Это была наша типография. В таком виде я застала ее, когда пришла сюда сегодня утром. Идемте дальше. Эта комната раньше называлась нашим складом... Прошу! — Она распахнула следующую дверь и включила свет.

Картина, которую увидел Пафнутьев, была почти такая же, как и в первой комнате. Все было перевернуто вверх дном, обильно полито черной типографской краской, все, что можно разбить, было разбито.

— Неужели все можно восстановить? — пробормотал Пафнутьев в полной растерянности.

— Вряд ли есть такая надобность. Могу добавить, что, когда я пришла утром, мой кабинет был точно в таком же состоянии. Наверно, не надо было приводить его в порядок перед вашим приездом, но я потом уже сообразила, что неплохо бы вас пригласить... Какой-никакой, но все же свидетель, — усмехнулась Морозова, прикуривая сигарету.

— Нет, почему, как свидетель я ничего, могу даже и сгодиться, — рассудительно произнес Пафнутьев. — Но повторю все-таки свой вопрос — как понимать?

— Они искали бумаги.