Банда гиньолей
Шрифт:
— Отчего же не топишься, Артемида? Малышка неожиданно залилась смехом:
— Лорд Сороконожка! Сороконожка! Where is your «Touit-Touit»?
— Сюда, darling, сюда!
Всегда говорит с ней сладенько… Может быть, действительно неподалеку? Он замедляет шаги, ищет, шарит, стучит в витрины… Проулок, каких десятки, может быть, сотни во мраке… Не могу понять, чем он занят… Вот круто, остановился, застучал, затряс, задергал дверной молоток… Ни души… Ждем… Идет дождь, просто ливмя льет… Все не отворяют… А! Какое-то движение! Дверь приоткрылась, хлынул свет. Он — цап малышку за руку, и они вдвоем начинают спускаться, сходить куда-то под землю. Ну, нет, не останусь здесь! Полез следом… Ничего не вижу, точно ослеп, — нестерпимо яркое освещение… А музыка гремит — уши закладывает… И жарко, как в пекле… Одуреешь, как угодишь сюда с улицы… Черепушка трескается от грохота… Главное, медные тарелки, а уж большой барабан!.. Мы съезжаем, сползаем… Все вниз, вниз… Ни шиша не видать. Слышно только, гомонят… И запах, ну очень сильный, вроде крепко настоянной вербены… Даже слишком сильный… Зато отбило дух падали… Мы погружаемся все глубже, глубже… Веселье идет колесом — принимайте разудалое подкрепление!
Я гикнул «Yap!» Если бы не слепящий свет, все предстало бы, как на ладони… А пока перед глазами какая-то ярко-желтая муть. Но слышно прекрасно: сквозь музыку гомонят голоса… хохочут… кричат… Похоже, животики себе надрывают… Может, это мы их так насмешили? В самом деле, свалились с тротуара, прямо на них сверзились… Явилось подкрепление изобретательных комиков!.. Похоже на частную вечеринку… Ковыляю, оступаясь, по лестнице вниз, вниз…
Уж не оргия ли? Назад! Назад!.. Здесь же Вирджиния! Только не раздевание! К тому идет, чую!
— Назад, немедленно! — кричу я. Ответа нет. Лиц не различаю — сонмище, море голов… Готов поклясться, это наш канатоходец, протухший наш путеводитель подстроил… Притащил на бесовский шабаш!.. Его затея! Тут загромыхало, забухало… «бум! бац!» Ни секунды на раздумья! Барабаны и тарелки просто осатанели… Наяривают еще громче двух наших чокнутых самодельщиков… Как сейчас слышу,
Я крикнул:
— На помощь! Вирджиния!
Схожу еще на три или четыре ступени… Сборище радостно орет… Мы, что ли, так дурацки выглядим?.. Начинаю что-то различать… Длинное ярко освещенное подземелье, всюду вертящиеся зеркала… В глубине кружатся, притиснувшись друг к другу, люди — похоже, танцоры из светского общества — парами или сцепившись по нескольку… Все поют, хором выкрикивая, вернее, тявкая, припев… Нас здесь только и не хватало, это уж точно!.. Мой взгляд останавливается на негре. Черный, как сапог, в ярком свете рослый малый над всеми возвышается. Мне что-то орет.
«Замолчи, крокодилья харя!» — кидаю ему в ответ. Смешно прозвучало. Он гогочет, виляет бедрами, прямо ужом вьется… Эх, окажись здесь Состен, был бы ему партнер подстать! Это вам не индийские трансы!.. Этот стучит лихо… С такой бешеной быстротой, что палочек не видно. И точно совсем вез костей — вскидывает руки к потолку и — вжик! — они «нова на месте! Как будто на резинках!.. Такое надо видеть!.. Ловит мух в двадцати метрах расстояния: цап — и в кулаке!.. Сороконожка оторопело пялится на него… Нет, такой номер ему не по зубам! Дай скажу пару слов этому копченому: — Эй, мосол! Муху видишь?.. Подразню его малость при всех…
Только меня никто не слушает… И Сороконожка куда-то запропастился… Замешался в толпе под ручку с малышкой. Туитники горланят, голосят, кишат на танцевальной площадке… Сомнений нет, какой-то большой у них праздник… А вот и наш костячок возник, отразился в зеркалах. Откалывает коленца, соперничает с негром… Не может снести, чтобы его затмили.
— Эй-эй, толстопузый!
Светляков на нем не видать из-за яркого света. Видно голову, обноски болтаются на нем, сплошные лохмотья… А голова у него — не голова, а просто голая костяшка… Те, верно, думают, что это маска, чудаческая выходка… Да и не до него им. Трутся друг о друга — румба-пупотер до красного каления… Подвал улюлюкает, гогочет. Куча удовольствия!.. Хрюкают, подвывают от упоения… Уж очень они заняты. Верно, даже не чувствуют зловония, идущего от него смрада — благовоние заглушает в подвале все другие запахи… Буйство вербены… Так шибает в голову, что можно одуреть. Во всяком случае, гадость не пробивается… Теперь хорошо вижу танцующих. Огромный котел веселья… Дрыгаются, привскакивают, вскрикивают… Теперь совсем ясно вижу. Бум-бум! Жахают по большому барабану так, что он подскакивает всей тяжестью своей… Вокруг радостно забурлило. При каждом новом ударе они подпрыгивают на добрый метр. Подземелье кишит черно-белым… Сатиновые платья в блестках… Тряска, вой, клокотание… Откаблучивают втроем, вдесятером, вдвадцатером, втысячером… И-йех! Визги… Барабанище выворачивает их наизнанку, тромбон безумствует, воет, хрипит… И пошло: «Туит-туит!»… Распевают хором, глотку дерут… А уж Сороконожка разошелся — никто не мешает!.. Куда он подевал девочку? Не вижу ее белокурых волос… Новое приключение! Может быть, где-нибудь спрятал? Сейчас-то она ему ни к чему… Красуется, форсит, хочет оттереть черного артиста. Взбегает по лестнице — собирается спрыгнуть сверху в самую гущу разгульного сборища, прямо на головы туитников… Сиганул в толпу… и оттуда взлетел под потолок. Весь как есть!.. Не рука-нога или обе, а целиком!.. Бац!.. Точнехонько в зеркало! Это вам не мух ловить! Единым духом! Признаться, просто глаза на лоб лезут!.. Эти уж на что избалованы, а и они рты поразевали, так и ахнули!.. Взял-таки свое тухляк, просто уничтожил черномазого… Да, но Вирджиния? Не аукать же благим матом на все четыре стороны!.. Посмеются, и только. Прямо обворожил их Сороконожка: обмирают, глаз отвести не могут… Он и в самом деле черт знает что вытворяет. Порхает везде одновременно… лишился веса… стал невесом — реет над толпой ворох тряпья. Вот уж, поистине, явление!.. Пушинкой летит, плывет-колышется по своей прихоти… Трогает гостей, почесывает им голову, опускается отвесно из-под потолка, точно паук, вытягивается нитью над присутствующими… Но тут повеял ветерок — пф-ф-ф! — и он летит прочь. Глядите, лечу!.. Весельчак во кости и рвани… Справедливости ради должно сказать, что вознесением в пустоту он превосходит человеческое разумение… Во все глаза глядят разгоряченные туит-туиты. Дыхание у них сперло в этом подвале от изумления и восхищения… «More! More!» — исступленно вопят они… Ну вот, добился своего! Всеобщий любимчик!.. Они требуют новых фокусов, кувырканий, всяких чудес в воздушной пустоте… Он изображает в воздухе, над самыми их головами, ригодоны, подскакивания взбесившегося паука… Вновь вертится вихрем, вальсом… и опять качается над головами, задевая их… разгуливает по зеркалам на потолке, опрокинувшись вниз головой — ни дать ни взять — муха, перебирающая лапками… а вокруг него болтаются отрепья… Какие восторги! Какие вздохи!.. С некоторыми танцовщицами случилась даже небольшая неприятность: от хохота напустили везде целые лужи… В самом деле, невероятное зрелище!.. Надо видеть, как он расхаживает по стенам, возносится отвесно, шутовски дрыгается, да еще вниз головой, да еще в такт, под музыку!.. Негры, и те подыхали со смеху, просто играть не могли… ржали как сумасшедшие… валились на пол кучей-малой… Туда же и танцоры с танцовщицами, держась за животы… Такое сильное впечатление произвел Сороконожка!.. Вверх тормашками прямехонько под потолок… Свет еще не видывал такого артиста!.. А оттуда — ну шарахаться о стены и вновь колыхаться над собравшимися… Какая невероятная способность вспархивать… и притом без всякой опоры!.. Околдовал всех!.. Летучий скелет!.. Видел бы его Состен со своими хреновыми трансами, со своей Пепе и дедом в коробке! Пусть бы поучился, хмырь несчастный со своим Китаем! Видел бы он эти сногсшибательные штучки! Понял бы, что такое колдовство виртуоза, непревзойденное искусство невесомого парения! Куда ему с его кривляниями на карачках… Жалкий тип! Конечно, я ненавидел Сороконожку, этого фрукта, но у меня от него дух захватывало… Удивительный искусник!.. Раз за разом перепархивает от стен к большим люстрам… поворот… касание… новый бросок под барабанный удар… Одиноко красуется в высоте, воздушной пустоте… Шальной летун… Кружится, вращается под музыку… Один он танцует в зале… Все задрали головы и остолбенели, точно замороченные… О, чья-то рука! Схватил… Кто-то стоит подле меня у самой стены… Любушка моя! Вот радость! Люблю тебя!.. «Это вы, Вирджиния?» В ораве этих чокнутых!.. Чудеса — да и только! Но она дрожит как осиновый лист… Так взволнована, что заикается! Щиплется, хватается… Ее пугает Сломиголова, кувыркающийся под потолком… Она указывает на него пальцем.
— Ну так что? Что из того? — успокаиваю ее. — Клоун и есть клоун!
Он раскачивается над джаз-оркестром, над неграми… Туда-сюда… и ни на чем не держится! Это и есть самое непостижимое!
— Isn't he wonderful? — восклицает она — и на нее подействовали его чары… Он невесомо парит в воздухе…
— Шут — он и есть шут, глупышка! Обыкновенный обман зрения!
Пялится, разинув рот, на этого тухлого форсилу, шарлатана, загадывальщика загадок, кусок дерьма, отверженца человеческого… Человеческого? Слишком вежливо сказано… чудовищное преувеличение! Открываю ей глаза, образумливаю:
— Неужели вы не видите, что это игра зеркал?
Она открывает рот и, не промолвив ни слова, стоит, точно пораженная столбняком… Понятия не имею, чем он их опоил! Беснуются, мочатся под себя… Наверное, власть подземного мира… Таращатся на насекомое, кувыркающееся в воздухе над ними. Дивятся, раскачиваются, как бы изумленно урчат… А он вновь за барабан принялся, раскатился дробью раз, другой, третий… и к пианино. Пробежался на четвереньках по клавишам… Скачка по всем октавам, раздирающая звукодробильня… От нее глаза разъезжаются, штопором закручиваются мочки ушей… Ах, сокрушитель! Ах, бес! А рад до чего! Расшевелил несколько одурелую, правду сказать, аудиторию… Словно с цепи сорвавшись, они одобрительно орут, надрываются… Он приветственно машет им рукой из-под потолка, с люстры. Торжествует, вознесшись на высоту… Столь бурное восхищение подстегивает его. Вновь кидается в пустоту… Несчетные прыжки с вращением между потолком и полом, но не касаясь пола. Развиртуозничался!.. Мировой приятель у нас завелся. Что выкомаривает — засмотришься!.. Малышка, понятное дело, забывает закрыть рот, только вверх и смотрит, совсем голову потеряла — неодолимая притягательность отвратительного… Один свет в окошке!.. Эта чурка, скоморох, гнусная тварь!.. Неужели она не учуяла только что, на улице, эту омерзительную вонь? А в ресторане, когда ели мидии… спаржу… перепелок?.. Не учуяла? Не видела, что он мне на улице совал?.. Свои кишки!.. Это что, не мерзость?.. Ее не тошнит при виде этого молодчика, этого пакостного хвастуна, прогнившего до костей злодея?.. Я кричал ей это среди гвалта… Мне хотелось, чтобы она прислушалась ко мне, чтобы мои слова проникли в ее сознание, чтобы она стряхнула с себя оцепенение… В это самое время он в одиночку изображал целый оркестр, бил во все барабаны, дергал все струны, дул во все духовые инструменты, мимоходом играл на всех… На лету, повиснув в воздухе, как при вольтижировке! Три пальца по клавиатуре пианино и — трунь-нь-нь! — полная гамма… Россыпь дивных звучаний… опрокинувшись головой книзу! На лету подхватывает барабан, уносится с ним, раскачивается в пространстве… Ловкость непостижимая!.. Чудо в пустоте!.. Качаясь, подносит ко рту флейту и начинает играть… Чисто порхающий колибри! Потом кидает флейту на тарелки — цзинь! — ах, затейник!.. Собрание визжит от восторга. А что делается с малышкой! То заплачет, то засмеется — совсем рассудка лишилась… «О-о-у-у-а-а-о-о!»… Мяуканье какое-то, не узнать ее… А он играет джаз, один за всех… Ринувшись на эстраду для негров, он всеми своими костями, всей рваниной своей ударился о большой барабан… отлетел в противоположный конец подвала, в самый дальний конец, оттуда назад… и вновь о большой барабан… так, что захрустели его кости… Как бы рассыпался, разбился на мелкие кусочки… Бурные, нескончаемые
— Ladies! Ladies, Gentimens! We are here to present you Virginia, the Virgin beauty! And Ferdinand, her jealous man. Леди и джентльмены! Мы хотим представить вам девственную красавицу Вирджинию и ревнующего к ней Фердинанда!
Последовал долгий барабанный раскат, исполненный лично им… дробное щелканье палочек… пальцев… и длинных пальцев его ног… Беснуется на барабане, на четвереньках, босой… Трескотня на весь зал… Вот он встает, стоит прямо, Недвижно, обводит собрание взглядом… Похоже, заприметил Меня, высмотрел с той стороны зеркал. Мне не очень хорошо слышно, о чем он болтает. Разглагольствует, дребезжит — в общем, в его духе… Только собравшиеся совсем не слушают его. Орут, ничего знать не хотят. Ревут по-ослиному, хрюкают по-свински, лают по-собачьи. Прут к эстраде… Сцапали Вирджинию… Этот канатоходный ублюдок выдал нас им!.. На меня набросились отовсюду, схватили, трясут, дергают за брюки… Что происходит? Они что, больные? Безжалостные Психи? Обезумевшие участники вакханалии? Орут «Туит-Туит!» Припев у них такой… Дрыгнуться и орать!.. Может, собираются устроить охоту? Принести в жертву двоих, четырех, шестерых? Сожрать нас, поджарив на вертеле?.. Пока же они мешают друг другу, сбиваются в беспорядочные кучи… Может быть, это пляска жертвоприношения? Пляска вчетвером, вшестером, ввосьмером, вдвенадцатером!.. Дьявольская кутерьма!.. Все бурлит, истошно вопит. Вся орда вновь пришла в движение… Нас с Вирджинией схватили и, приподнявши, поволокли… Вихрем закружили… Определенно — фарандола… С взбрыкиваниями, дерганиями… А как дерут глотку! Все, что там ни есть — зеркала, пианино, лампы — все дрожит, сотрясается… стены тоже… Не выдержит помещение такого напора… Такое буйство, столько неистовствующих… Сейчас все рухнет… всех завалит заживо… Вот такие мысли шевелятся во мне… Великий шабаш! Догадывался я с самого начала… Оркестр наяривает в полном составе… Снова устроили тарарам эти одержимые туитники… Какие вопли!.. Все поголовно орут, надрываются, а трубы трубят, а барабан стучит… Дым коромыслом!.. Сороконожка на лету, все так же вися вниз головой, подхватил сначала флейту, потом саксофон и принялся дуть в них… Боже, это стенание! Какого петуха пустил! Точно химеру насиловали! Жуть!.. А потом мяукнул так, что хоть святых выноси!.. Только того и нужно было туитникам — взвыли громче прежнего… Они страждут и, продолжая раскачиваться, тискают друг друга в объятиях, осыпают ласками, с громким чмоканьем присасываются губами к губам. Ни дать ни взять вакхические игрища… Как они обжимаются!.. Мороз по коже подирает!.. Так присасываются, что губы втягиваются в рот. До крови!.. В ноздрях, в ушах, вокруг глаз запузырилось… Поистине вампирское изуверство, устрашающее единение!.. Возбуждены до крайности. Живот к животу, они, мелко содрогаясь, вжимаются, вдавливаются друг в друга… Стоит музыке смолкнуть на миг, поднимается такой вой, точно их режут… Нестерпимое страдание!.. «Караул, держите вампира!» — голосят они. Готовы разнести все вдребезги… Наслаждение превыше всего!.. Но негры заартачились. Они напуганы, приходится уламывать их… Страшно подумать, что теперь будет! Беда!.. По счастью, это всего лишь мимолетная размолвка… Снова затарабанили, во всю мощь меди, струн и тромбонов. Какой вздох облегчения! Они поубивали бы друг друга от расстройства… Гульбище завертелось с еще большим неистовством… Две или три пары, правда, отключились, повалились под ноги, лишившись чувств… Отплясывающая братия наступает на них, топчет, попирает, восторженно гикая… Словом, дым стоит коромыслом на большом празднике туит-туит… Дикий разгул до полного умоисступления… Подвал клокочет… особенно буйное веселье идет в дальних углах. Там шуруют настоящие черти. Но главные увеселения впереди! Они готовятся к главному штурму… Я имею в виду самых бесноватых… Что-то вынюхивают, сбиваются грудой… Исподволь наблюдаю за ними… Высматривают меня с Вирджинией. Тут ошибиться нельзя, совершенно особая повадка… Меня это не удивляет: готовятся, замышляют какую-то подлость… Приготовления негодяев. Я готов к наихудшему… А куда, кстати, подевался наш протухший, наш костяной пакостник, ухарь наш?.. Что-то не видно его, но он, точно, где-то здесь. Затаился, хитрит — он-то и есть главный заводила… Жду нападения одержимых похотью… Вон четверо, десять, двенадцать топчутся в нетерпении, сейчас кинутся из толпы… Выдираются, устремляются к нам!.. Вот они!.. Их натиск… неудержим… Нас с Вирджинией хватают… поднимают… несут… мнут десять, двадцать, сто нежных рук. Тискают… разлучают… подкидывают высоко… ловят… осыпают ласками… Не менее шести женщин жмутся ко мне… бесстыдно шарят по мне. Мне бы возмутиться, одернуть их, но сила на их стороне. Где ты, Вирджиния, обожаемая девочка моя, моя проказница!.. Ах, эти бесстыдницы, просто рвут меня на части… До скорой встречи, Вирджиния фея моя, по ту сторону буйства!.. Но в каком виде, страшно подумать. Мне бы напрячься, заорать, расколошматить этих тварей… Наглые насильницы! Они душат меня, вшестером дергаются на моем мужском члене… Никогда не испытывал ничего подобного!.. Срамное творят над мной! Зацеловывают, присасываются так, что я задыхаюсь, наизнанку выворачивают, валят, переворачивают вниз головой, рвут с меня несчастные мои штаны… Мерзопакостные забавы сатириц!.. И беспрестанно затыкают мне рот своими ртами, просто лишают воздуха… Нет, не разжечь им во мне плотского пыла!.. Пусть их беснуются, давят меня всмятку, душат в неистовых объятиях, нашпиговывают меня своей страстью — не пробудить им во мне вожделения!.. Верность в любви превыше всего… против всего и вся… черт бы их побрал!.. Они приволокли меня в какой-то чулан, взялись за меня вдесятером… Как только я им не выдаю! «Долбаные в задницу, кобылищи, страхолюдины!» А они знай подкидывают у себя на коленях, не задевают их мои поносные слова!.. Штаны на мне растерзаны… Вижу свое отражение в зеркале, свое жалкое лицо и лица этих ведьм, их растрепавшиеся волосы… У них течка, они не помнят себя, побагровели от похоти… Щитом мне будет беззаветная моя любовь и память о Вирджинии… Что угодно претерплю ради ее обожаемой рожицы!.. Эти непотребные бабы собираются поить меня. Новая ловушка!.. Каким-то колдовским зельем!.. Отстраняю их пакостный кубок: «Сначала курицу, икру!» Последняя уловка, наивысшее самообладание: буду пить, лишь когда наполню рот пищей и все смачно выплюну в их поганые размалеванные хари!
— Вирджиния, Вирджиния! На помощь!
Вопль муки моей.
Дышло им в бок! Никто не слышит сквозь гогот. Гам жуткий… Моим истязательницам и горя мало… Они переворачиваются так, чтобы их женская плоть прижималась к моему лицу… возят промежностью прямо по носу. Я зажат между розовых мокрых бедер, захлебываюсь воспарениями, запахом женского места, густым этим духом… впиваюсь зубами в горячие телеса, готов пожирать веки вечные! Божественные промежности, ангельские курчавости, воистину райская ветчина, жадно поглощаемая горячей в Вечности!.. Я кусаю, впиваюсь, въедаюсь по самые уши… Вон ту пышечку, обжигающие ее ягодицы… Все сожру, проглочу… Уплетаю, уписываю — людоед любви! Ненасытный!.. К черту Вирджинию! Подайте мне всех этих бесовок!.. Неожиданно я меняю мнение: между круглящихся телес, в просвете ляжек увидел ее отраженную зеркалом… Она, подлая! Шалунья моя!.. В самом конце зала, между стеной и пианино… Моя голубка не скучает, целая свалка на ней… Ясно видно, очень даже: куча мужчин у нее на животе… во фраках, в костюмах… седоволосые. Стало быть, и на ней куча-мала. Кругом обложена… Елозят, барахтаются сверху и снизу, шарят руками, теребят… Юбчонка комом, в точности, как мои брюки… Пошла девка по рукам, ей и без юбки не срам!.. Ох, и смеемся мы, глядя на нее… И плутовка смеется!.. Вскидываясь, барахтаясь, она пытается вырваться… Они вновь хватают ее, опрокидывают… Неистовое тисканье… Но ее криков не слышно. В таком диком тарараме только и слышно: «туит-туит!»… И трубы… Трубы ревут, люди орут… Вопи, вопи, мордашка! Голоси!.. Они точно раздергают ее на лоскутки! Сокрушающая буря страстей! Мчится, вихрится!.. Меня оседлали не менее трех вакханок… Нет, я точно наделаю бед!.. Меня полонили ласками… исступленными, нежными, жгучими поцелуями… Я в плену любовного жара, судорожных движений двадцати пяти бесовок… Они не отпустят меня: объятые плотским бешенством, эти истязательницы от блудодейства чинят насилие надо мной… Присосками губ они вытянут из меня душу… Все время опрокидывают меня навзничь, придавливают к полу, садятся мне на рот, на нос, принуждают меня сосать из них… Если я заупрямлюсь, они просто удавят меня… Я высвобождаюсь сверхчеловеческим усилием. Встаю, жадно дышу, жизнь возвращается… Вновь вижу в зеркалах Вирджинию, ее рожицу, прелестную ее мордашку… Но где же ее дорогое мне тело?.. Моя голубка, сердце мое, обожаемая моя девчушка тонет в отвратительной мешанине тел, в груде бесноватых. Не менее двадцати тел налегли на нее, в черных фраках, костюмах. Рычат, хрюкают, барахтаются… Неужели такое возможно?.. Эти неутолимые маньяки разорвут ее на куски!.. Рычат при виде ее бедер, непостижимого, янтарно-золотистого дивного плода, ее маленьких тугих сосков, дерзко торчащих грудей, упруго подрагивающих ягодиц розового мрамора!.. Все стало добычей этих кабанов… Навалились так, что ее и не видать… Они тоже обожают ее, черт бы их побрал! Она нужна им вся, как есть, все ее горячее тело… Разнузданное пиршество чавкающих на скотне морд!.. Безмерное блаженство… Какое чудовищное осквернение!.. Терплю муку нестерпимую, реву под грузом тел моих безумиц… Они льют мне в глотку шампанское, бутылку за бутылкой… Задыхаюсь, захлебываюсь. Проклятые охмуряльщицы!.. Все же мне удается вырваться из сплетения рук, я перевожу дух, но тут меня шатнуло, и я упал… Доконали они меня своим пойлом!.. Зловредные потаскухи ликуют!.. Я съеживаюсь, прячась от их лижущих языков… Они собираются раздеть меня, догола… Кругом невообразимая кутерьма, безумство, весь этот гнусный вертеп ходуном ходит… Теперь и вопят, и взбрыкивают под припев, в такт… Повальный пляс, блудливая дребедень… Празднество достигает своей вершины…