Банда гиньолей
Шрифт:
Вот как он меня поливает грязью!
— Не увлекайтесь, господин Состен Жопкинс! Вы переходите всякие границы… я накажу вас!
— Скажите, какие мы чувствительные! А как же девочка, примерный вьюноша? Ребенок! Красиво, ничего не скажешь! Сатир — он и есть сатир в любом возрасте… или я ничего в этом не смыслю! Не обязательно быть инженером, господин Болиголов! Ваши достоинства опережают годы!
Вот такие держит речи.
Раздумываю, не заехать ли ему хорошенько, но образумливаюсь. Лучше потолкуем. Хотелось мне порасспросить его о малышке. Это, пожалуй, поважнее
— Она с тобой говорит?
— Нет, сокол мой, ни словечка! Зад еще, видно, припекает! Ох, дядя! Боится она повторения! Розга-то фьюить-фьюить! Свистела долго. Добрая наука! Несладко пришлось ее задку. Ты ведь из кавалерии — знаешь, поди, каково это!
С каким смаком он вспоминал подробности! Знатное было представление — все холуи, вся челядь в первых рядах!
— Вообрази, все халдеи до одного! Надо же было такое придумать!
Он сожалел о том, что не участвовал лично!
— Да замолчи ты! — обрываю его. — Замолчи! Он начал раздражать меня.
— Замолчи, Состен! Говорю тебе по дружбе, не зарывайся! Не дури сверх меры, здоровью вредит. Знавал я чудиков, настоящих хохмачей, каких раз-два — и обчелся… Так вот, это все очень плохо кончается. По-дружески говорю тебе, не увлекайся!
— Это я дурю сверх меры? — ухмыляется он. — Ну, это ты лишку хватил, Фердинанд! Плохо глядел!
И понес в запальчивости невесть что:
— Ну, посуди сам, как тут не смеяться? Это и есть признак здоровья, бодрого духа! Ну, подумай, если бы «анкл» отстегал тебя — фьюить, фьюить! — по заднице, ты бы не смеялся? Еще как корчился бы! Вот эдак!.. Вот эдак!..
И соответственно дергал тыльной частью.
— С вами тяжело, Состен! Вы тяжеловесный и глупый человек!..
— Со мной тяжело? Со мной?..
Он уставился на меня немигающим взглядом… совершенно сбитый с толку тем, что я назвал его тяжеловесным.
— Это я тяжеловесен? Я, сопляк? Что за чушь! Он яростно заспорил:
— Я потусторонний… слышишь? Потусторонний!.. Никак не мог опомниться: уязвил я его в самое сердце!
— Никогда вам этого не понять… засранец, деревенский недотепа! Потусторонний, потусторонний!..
Он даже заикаться начал от растерянности. Ох, как осердился!
— Ес-с-сли б-бы в-вы м-м-меня н-н-немн-н-ного с-с-слуш-ш-шали, а н-н-н-е с-след-д-довали с-с-своим инс-с-с-стин-н-нктам!.. Вор! Гра-грабитель! Ох-х-хлам-м-мон!
Нет, он не считал себя тяжеловесным! В голове у него это никак не укладывалось!
— Потусторонний! Невесомый! Вот каков я, несмышленыш!
— На вашем месте я не стал бы кипятиться, господин Состен… не стал бы поучать других… Постарался бы не мозолить глаза.
— Вот как! Не мозолить глаза! Очаровательно!.. Послушайте меня, сопляк! Вы что, жалкая шпана, глаз не мозолили? Хотите знать? Хотите, чтобы я сказал? Вы меня просто бесите! Так я вам кое-что скажу… Знайте же, что вас ждет! Вас вышвырнут за ворота! Неблагодарный!.. Гаденыш!.. На улицу!.. Свинья!.. В сточную канаву, откуда вы вылезли!..
Он не на шутку разозлился.
— Завидуете, господин Состен, — спокойно отвечаю ему, —
Той же монетой!
— Да, повесят, дорогой Учитель! — продолжал я. — Именно повесят! И это еще мягко сказано: высоко и накоротке! Это я вам обещаю: высоко и накоротке! Вот что вас ждет!..
— Не надо орать, господин Соглядатай! Мы не у себя дома!
— Вы туго соображаете, вы тяжеловесны, господин Состен! Могу лишь повторить то, что уже говорил. Это из-за вас мне приходится орать.
— Мы в чужом доме, а вы ведете себя по-свински, как хамло! Тотчас видно, что из борделя!
Я — хвать его за грудки, благо недалеко — кровати впритык.
— Ах, из борделя! Ну, погодите, я вам сейчас покажу бордель!
— Убийца! — заголосил он, уставив на меня палец. — Это убийца! Держите его!
Какая гнусность! Просто руки опускаются. Не трону его, пропади он!.. Валюсь снова на постель… Его хоть в порошок сотри, все такая же сволочь останется… а проку уже никакого не будет… Отворачиваюсь к стене.
— Я спать хочу, слышишь? — кричу ему. — Спать хочу, скотина!
Если, конечно, удастся уснуть.
— Замолчи и выключи свет! — приказываю ему. Я был сыт по горло.
Ладно. Чудно. Проходит какое-то время. Слышу, плачет в подушку. Навзрыд.
— Может, хватит уже?
Продолжает… Гнет свою линию… Знакомо. Без комедии не может… Плевать на него. Он нагоняет на меня сон… Уа, уа, уа… Под эти всхлипывания я и засыпаю.
Я боялся словесных перепалок. Удирал на целый день, сразу после завтрака навострял лыжи, в сторону Сити, Холборна, но, главным образом, в Клеркенуолл, за всякими химическими препаратами, хлором, сернистыми соединениями… Всякий раз заглядывал к Пепе — совершенно уморительное создание! Уж она порассказала мне о Состене: об их путешествиях из Австралии на Средний Запад, о его мошенничествах с рудниками на мысе Горн, о его проделках в Индии, о его так называемой геологической разведке. Насколько я разобрался в этих похождениях, лживых посулах… его должны были хорошо запомнить во всем Южном полушарии — не меньше двадцати ордеров, выданных на его арест. Туда путь ему уже был заказан! Что бы он ни болтал, Пепе знала, что говорила, — тюрьма, взятие под стражу… Обо всем этом она ведала не понаслышке! с
— Вы представить себе не можете, дорогуша (я у нее всегда — дорогуша), какие судьи в Бомбее! Коршуны, истинные коршуны!.. Еще хуже — рангунские! Гиены лесные! По сравнению с рангунскими, эти — просто невинные агнцы! Рангунские рвут вас на куски живьем!.. А их тюрьмы, любовь моя! При одном воспоминании мне делается худо… Запах, золото мое, запах! Свалка падали!.. Десятки, сотни узников в одной норе! Живые и мертвые вперемешку! Ты представить себе не можешь… О, эти бирманские судьи!
При одном воспоминании она тряслась от страха!