Бандитская губерния
Шрифт:
— А почему именно к ней, к Наталье Квасниковой? Она ж во флигеле проживает, а не в доме, — спросил Петухов. — Что, нельзя было разве к жильцам первого этажа постучать?
— А-а, наших-то жильцов не добудишься в такую рань. Они раньше девяти часов не поднимаются. Ба-аре, — произнес дворник.
Воловцов удивленно глянул на дворника: почудилось, или действительно последние слова Ефимки были произнесены с легким налетом презрительной усмешки?
— Хорошо, что было дальше? — продолжал околоточный надзиратель.
— Дальше? Дальше Наташка мне открыла дверь…
— И?
— И спросила: чего, мол, мне надобно.
— А
— А я ей и говорю: пошли, дескать, к хозяйке, у нее из-под двери дым сочится…
— А она что? — уже изнывал от такого дознания околоточный надзиратель.
— А она, вот тоже, как и вы, спросила. — Ефимка уважительно посмотрел на Петухова: — Пошто, дескать, ты ко мне приперся, а не к жильцам домовым?
— А ты?
— А я ей, как и вам щас только что, ответил… — сказал Ефимка и опять замолчал.
— А что ты Наташке ответил-то? — сдерживая смех, спросил из своего угла Воловцов.
— Да то же, что вот и ему, — повернулся к Ивану Федоровичу дворник, кивая в сторону околоточного, — что, дескать, к домовым жильцам не достучишься, они-де рано вставать не привыкшие…
— Что дальше? — спросил Петухов.
— Дальше Наташка одеваться стала…
— Ну, оделась она, и что потом?
— А потом мы пошли… — ответил, как само собой разумеющееся, Ефимка.
— Куда?
— В дом, — ответил Ефимка и замер в ожидании нового вопроса.
— Вошли в дом, что дальше? — Петухов уже нервничал настолько, что, казалось, еще немного, и он изойдет пеной нервического припадка.
— Поднялись, прошли на кухню и подошли к двери фатеры хозяйки.
— И?
— И увидели из-под двери дым, — сообщил Ефимка с таким видом и таким тоном, будто только что разгадал все загадки египетских пирамид.
Из угла, где сидел Воловцов, послышалось не то хрюканье, не то последние хрипы висельника. Петухов поднял голову и посмотрел на московского гостя. Тот был вполне серьезен и внимателен. Словом, то, что судебный следователь по наиважнейшим делам Департамента уголовных дел Московской Судебной палаты Иван Федорович Воловцов едва сдерживает готовый вырваться наружу смех, околоточный надзиратель не заметил. Иначе мог произойти неприятный конфуз…
— Дальше…
— Чо?
— Что вы делали дальше? — повторил вопрос Петухов.
— Мы стали стучаться в дверь.
— И?
— Не достучались…
— Вам никто не открыл?
— Нет, не открыл, — ответил Ефимка. — Тогда Наташка мне сказала: бежи, мол, в участок. Я и побег…
— Слава тебе, Господи, — выдохнул Петухов. — Неужто свершилось? — Он какое-то время смотрел на Ефимку, как смотрят на лучшего друга, который спас вас от дикого зверя или вражьей пули. Еще так иногда смотрят, когда прощаются навсегда на перроне вокзала с любимым человеком. Благодарность провидению, что дознание с дворником закончилось, было у Петухова неисчерпаемым и безграничным. Не будь сидящего в уголке Воловцова, он, наверное, исполнил бы сейчас «Застольную арию» из «Травиаты» Джузеппе Верди:
Высоко поднимем все кубок веселия, и жадно прильнем мы устами. Как дорог душе светлый миг наслаждения. За дворника выпьем его [1] …— Слава
1
В оригинале — «За милую выпьем его».
— А позвольте, Ефим Афанасьевич, я задам вам еще пару вопросов? — неожиданно сказал Иван Федорович. — Как долго вы служите дворником?
— Четвертый месяц пошел, — улыбнулся Ефимка столь добродушно, что некоторое предубеждение к нему, невесть откуда появившееся во время дознания, улетучилось без остатка.
— А кто до вас был дворником? — задал еще один вопрос Воловцов.
— Степан был.
— А куда дворник Степан подевался?
— Запил и пропал, — с явной печалью в голосе ответил Ефимка.
— А подробнее можно? — попросил Воловцов.
— Ну, полгода назад у Степана жена померла, и он того, запил с горя. Хозяйка наша его жалела, со службы не прогоняла, думала, попьет с горя и перестанет…
— А он не переставал? — серьезно спросил Иван Федорович.
— Нет, не переставал, — согласно кивнул Ефимка.
— А потом?
— А потом пропал. Сказывали, его видели садящимся на пароход. А может, и обознались…
— Что ж, Ефим Афанасьевич, — поднялся со своего места Воловцов. — Было весьма приятно с вами познакомиться. Более мы вас не задерживаем. Вы, признаться, нам очень помогли… Верно, господин Петухов?
— О, да-а, — протянул околоточный надзиратель и закатил глаза к небу…
Когда Ефимка вышел, в дверной проем просунулась голова городового Еременко и, открыв рот, сказала:
— Господин доктор явились…
— Как, уже?! — с большой долей иронии спросил Воловцов и глянул на околоточного надзирателя. — Ну, так скажите ему, что пусть занимается всем, чем положено в подобных случаях, а когда закончит, идет сюда, на кухню. А ты нам зови пока эту жиличку, Наталью Квасникову.
— Слушаюсь…
Наталья Квасникова — девица лет двадцати четырех, что уже вполне позволяло причислить ее к разряду старых дев, снимала у Кокошиной комнатку во флигеле. Бледная, худая и, верно, непростого характера, как и все старые девы, она прошла к столу, за которым восседал околоточный надзиратель, и, не дожидаясь предложения, села.
— Имя-отчество-фамилия, — строго произнес Петухов.
— Чье, мое? — спросила Наталья и сморгнула. Внутри у околоточного от этого вопроса все заныло; захотелось забросить карандаш в угол, порвать протокольную бумагу в клочья, плюнуть на всю эту мороку, растереть плевок сапогом, отправиться в штофную лавку или в один из ста десяти питейных домов, что имелись в городе, и засесть там да самого скончания дня. А потом прийти домой и, не раздеваясь, завалиться на холостяцкую кушетку, послав к чертям собачьим и все эти дознания, и полицейскую службу, а вместе с ней и весь свой околоточный участок…