Бандитская губерния
Шрифт:
— А что, у вас в слободе и Общество селян имеется? — удивился Воловцов.
— А как же иначе, — охотно ответила Феодора Силантьевна. — Это ты у нас мещанином в метрической книге записан. А я и отец твой, Федор, крестьянами записаны. В слободе нашей более половины крестьян. И помимо огородов да усадеб выгоны имеются, суходолы, перелоги. А заводчикам нашим шибко выгодно на песках свои фабрики ставить, ведь десятина [4] сухой земли у нас рублей двадцать пять, ну, может, тридцать стоит, не более. Продавать нам ее не выгодно: время малое пройдет, денежки потратятся, и не будет в конечном итоге ни земли,
4
Десятина земли — мера площади, равная 1,092 гектара.
— Неплохо придумано, — согласился Иван Федорович. — Ну, и что, этот Архипов тоже в ваше Общество входит?
— Входит, — ответила Феодора Силантьевна. — Четыре десятины у него имеется не пахотных… Так вот, на сходе Аверьян молчал, а когда все разошлись, слух пустил, будто эти тридцать рублей Семен Осадчий упер. Будто бы видел он, как Осадчий сапоги высокие покупал да пальто барашковое. На какие, мол, шиши? Пошел председатель к Осадчему, даже обыск у него устроил с мужиками. Нашли и сапоги, и пальто барашковое. Спрашивали, откуда деньги на сапоги и пальто взял, — молчит. Так вразумительного ответа и не дал. Осадчего из Общества погнали, здороваться с ним перестали. Только денег он этих не брал… А Аверьяна просто завидки взяли насчет сапог и пальто. Завистлив он просто до невозможности. Ежели видит на ком обновку, так аж зубами скрежещет. Вот он на Семена и наклепал. Этот Аверьян в любой дырке затычка. Все-то ему надо знать, и все он растолкует по-своему, с самой наихудшей стороны, а уж сплетник такой, что не приведи господь…
— А ты почем знаешь, брал Осадчий деньги или не брал? — спросил Иван Федорович.
— Знаю, — опустив глаза, ответила тетушка.
— А откуда знаешь? — продолжал допытываться Воловцов, чувствуя, что тут дела не простые, а, по всему видать, амурные.
— Он мне сам сказал…
Больше от тетушки вытянуть ничего не удалось. А в десятом часу пришел Виталий Викторович Песков, и Иван Федорович отправился с ним на квартиру Кокошиной.
Тетрадь с номерами пропавших процентных бумаг они нашли в левом ящике стола. Номера были аккуратно записаны в самом конце тетради, а вначале шли записи не иначе как квартирных оплат:
Перелескова 12 руб.
Шац 12 руб. + 3 руб. (долг)
Корноухов 10 руб. 50 коп.
Попенченко 10 руб. 50 коп. + 5 руб. (долг)
Квасникова 7 руб. 50 коп. + 1 руб. 20 коп. (долг)
— Надо переписать эти номера процентных бумаг и отдать их околоточному надзирателю Петухову, — сказал Иван Федорович. — Авось вплывут в каком-нибудь ломбарде или преступник станет стричь купоны с них. Тут-то мы его и возьмем…
— Я не думаю, что он настолько глуп, что немедленно начнет получать с доходных бумаг проценты, — отозвался Песков.
— Я тоже так не думаю, —
— Ничего пока, — ответил Песков. — Ищут. А вы… А ты на похороны Кокошиной пойдешь?
— А надо? — вопросительно посмотрел на титулярного советника коллежский советник.
— Наверное, — пожал плечами Песков.
Отпевали Кокошину в пятиглавом Николо-Ямском храме.
Вся слобода была здесь, пришли даже старики и старухи, слезающие раз в год с полатей, и то по обещанию. Духота стояла страшенная, некоторые даже во время богослужения выходили на воздух подышать. Когда стали читать Евангелие, Воловцов услышал шепот, явно обращенный к нему:
— Господин судебный следователь, а господин судебный следователь, вы на Ефимку-то гляньте. На ём ведь лица нет, стоит-шатается…
Иван Федорович огляделся и обнаружил подле себя Аверьяна Архипова. Тот взглядом указывал на Ефимку, стоящего в толпе с бледным лицом.
— На вас тоже лица нет, — прошептал в ответ Иван Федорович.
— Так у меня это от духоты, а у него — от страха, — снова зашептал Архипов. — Он дважды уже из церквы выходил отдышаться. Известное же дело: убивцы богослужение по убиенному ими человеку вынести никогда не могут, им завсегда худо делается. А когда все с покойницей прощались, он в сторонку отошел. Потому как страшится, что убиенная им Марья Степановна из гроба восстанет и на него перстом своим укажет. Такие случаи уже бывали…
— Отойдите вы со своими разговорами, — зашипел на него Воловцов. — Мешаете вы мне…
— Мотрите, — явно обиделся на судебного следователя Архипов, — как бы потом локотки не пришлось кусать…
Иван Федорович так зыркнул на приставучего мужика, что тот даже съежился под его взглядом. А потом исчез, будто испарился.
Похоронили Кокошину на Скорбященском кладбище. На поминки Иван Федорович Воловцов не пошел, поскольку близким знакомым усопшей он не числился и не хотел разговоров да пересудов за его спиной, а еще более — прямых расспросов. И так по слободе ходил слух, будто он из Москвы специально приехал расследовать ужасную смерть Кокошиной, и будто сам государь император повелел ему в специальном письменном приказе разобраться в сем деле предельно досконально и с наивысшей тщательностью, а по раскрытии дела приехать в Петербург и лично ему доложить.
Тетушка вернулась с поминок, когда стало смеркаться. Была она малость выпивши, и глаза у нее влажно поблескивали: жалко было ей свою товарку, которую погребли в холодную октябрьскую землю зараньше назначенного Господом срока.
Она долго бренчала на кухне посудой: то ли мыла, то ли складывала ее куда, а потом вошла в комнату и спросила:
— А этот-то змей пошто в церкви к тебе ластился?
— Какой «змей»? — не понял Иван Федорович.
— Да Архипов. Чего он тебе говорил?
— А-а, — протянул Воловцов, — этот-то… Говорил, что это дворник Ефимка Кокошину убил. Поэтому, мол, тот бледный такой и едва стоит, и даже проститься с Кокошиной не подошел…
— А он что, и правда не подошел проститься? — переспросила тетушка.
— А я почем знаю? — в тон ей ответил Иван Федорович.
— Врет, поди, — немного помолчав, заметила Феодора Силантьевна. — У него с Ефимкой давние счеты…
— Да какие такие давние «счеты» могут быть у сорокалетнего мужика с молодым парнем, которому и двадцати годов-то еще нет? — удивился Воловцов словам тетушки.