Бандитские игры
Шрифт:
Отрываю голову от дна воронки. До спасительного бетонного куба метров сорок, но теперь он мне уже не кажется таким надежным укрытием. Все-таки гранаты — это не автоматные пули, да и славные советские изобретатели приспособили подствольный гранатомет для стрельбы навесом, то есть без особого труда можно достать меня из-за бетонной защиты. Но теперь выбора не было, прыжком отрываюсь от земли и бегу по кратчайшей прямой к припорошенной снегом бетонной громадине. Сигаю через борозды, как кенгуру. Еще
Нового выстрела из гранатомета я не слышал, лишь над головой что-то прошелестело, и уже через секунду под моими ногами грянул взрыв. Огненная волна окатила меня, жуткая боль пронзила все тело. Глаза затянула розовая пелена, которая тут же стала густым туманом. Через еще не плотную пелену я увидел стремительно надвигающуюся черную землю…
Боль сковала мое тело, пальцы царапали мерзлую землю, а в угасающем мозгу мелькнула мысль: «Что же вы делаете, суки. Я ж вас жалел, а вы…»
Сознание померкло.
Я вроде бы все вспомнил, амнезии у меня нет. Теперь неплохо бы вспомнить кое-что из юриспруденции. Итак, перестрелка, чем это может для меня закончиться? У меня есть лицензия частного детектива, разрешение на оружие и соответственно право на самооборону. В перестрелке пострадал лишь я, то есть вменить превышение обороны не получится. Это плюс, а минус?
Возле продырявленного «Шевроле» «Калашников» с моими отпечатками пальцев, на руках «стечкин» со спиленным номером. В лучшем случае мне можно инкриминировать ношение огнестрельного оружия, в худшем… Интересно, что висит на этих двух стволах? А то ведь могут сделать из меня второго Солоника.
Охраны в палате не было, можно было предположить: либо я безнадежен, либо охрана за дверью, в этом случае меня должны были приковать наручниками к кровати.
Я попробовал пошевелить руками. Левая рука послушно свалилась с кровати, правая, забинтованная в броню гипса, лишь слегка приподнялась. Но, кроме тяжести шины и перевязочных материалов, ее ничего не держало. Впрочем, зачем приковывать руки, если левая нога на вытяжке.
Незначительные физические упражнения оказались для меня чрезмерными, обессилев, я провалился в забытье…
Очнувшись, я увидел белоснежное расплывчатое существо, которое копошилось возле меня. Постепенно мои глаза адаптировались к свету, и можно было разглядеть девушку в коротком беленьком халатике, поправлявшую мою подушку. Потом она достала откуда-то из-под меня градусник, взглянула на него и наклонилась к тумбочке, халатик задрался, и моему взору предстали две круглые ягодицы в белоснежных трусиках.
Я протяжно вздохнул. Через секунду на меня смотрело курносое лицо с большими карими глазами, маленьким ртом и озорной рыжей челкой на лбу.
— Сейчас вас доктор посмотрит. — Она, как снежная буря, метнулась вон из палаты.
Мой лечащий врач оказался молодым человеком спортивного телосложения, в очках с золотой оправой и бородкой. Он пощупал мой пульс, измерил давление, затем внимательно рассмотрел зрачки, задал несколько вопросов, что-то записал в тетрадку. Теперь наступила моя очередь задавать вопросы.
— Как мои дела, доктор?
— Кризис миновал, больной. Скоро начнете поправляться, — не отрываясь от своих записей, ответил доктор.
— Больной? — переспросил я.
Врач посмотрел на меня серыми умными глазами, которые через призму очков казались необычайно огромными.
— Больной, хоть это и не совсем верно. Но у нас гражданское лечебное учреждение. В военном госпитале вас назвали бы раненым, а у нас по старинке больным. Хотя таких больных мы принимаем каждый день. Ничего не поделаешь — с фейерверками идем к новой жизни. Впрочем, судя по количеству зарубцованных шрамов, вам не впервые попадать в подобные заведения.
Он закрыл свои записи и не прощаясь вышел из палаты…
Я лежал на левом боку, из такого положения видно окно. На стекле, наполовину замерзшем, хорошо были различимы серебристые узоры, которые вывел затейник мороз. Над узорами виднелось серое зимнее небо. Постепенно оно темнело, наливаясь фиолетовой чернотой. На душе было тоскливо.
Неожиданно в палате вспыхнул свет, больно ударив меня по глазам, из распахнутой двери на меня повеяло морозным воздухом и дорогими французскими духами.
— Ожил, подлец, — услышал я знакомый женский голос. Когда глаза привыкли к свету, я разглядел у дверей двоих и белых медицинских халатах, накинутых поверх одежды. Слева стояла Натаха в дорогом темно-коричневом шерстяном костюме и черном свитере. Рядом с ней улыбался Андрей Акулов, он был в ядовито-зеленой форме.
— Я же говорил, что Каскадер выходил из передряг и покруче. Тут банальная перестрелка. А ты, Натаха, слезы льешь. — Андрей сел напротив меня на табуретку. — Ну, здорово, брат.
Я почему-то ответить не смог, горло сжал нервный спазм. Наталья обошла мою кровать с другой стороны, остановилась возле тумбочки, стала выкладывать из своей сумки кулек с фруктами, большую бутылку с соком. Потом, присев на краешек кровати, взяла в свои ладони мою здоровую руку, прижала ее к губам.
— Сволочь ты, Глеб, — вытирая слезы, проговорила моя секретарша, — из-за тебя таких жирных клиентов пришлось и другие агентства передать. Они, козлы, еще смеются, говорят: «Спасибо, Наташа, за работу, мать-кормилица». Все из-за тебя.