Бандиты. Ликвидация. Книга первая
Шрифт:
— Вот. Первый грамотно поставленный вопрос. Я не хочу ничего. А вот определенные силы, которые, повторюсь, желают зла, но совершают благо, имеют на вас свои виды. Для начала, думаю, стоит вам объяснить, что это за странные артефакты, которые меняют цвет глаз...
Говорил гость вычурно, с иронией, будто не в невольничьей яме сидел, а в ресторане на Невском. Рассказал он обо всех громких событиях в мире, которые пропустил, находясь в рабстве, поручик. Рассказал о древних артефактах, их свойствах и знаменитых хозяевах. Рассказал, что надо делать и чего делать не надо, когда поручик окажется на свободе (а этот момент, подчеркивал гость, наступит очень скоро, буквально вот-вот).
— Звать вас, кстати, отныне не Гурбангулы Курбанхаджимамедов. Теперь вы Иванов. Просто Иванов, с любым именем. Если задуматься, то имя не имеет значения. Как я уже говорил, это не важно. И вот еще — никогда не ищите личной выгоды. От этого все беды и несчастья. Помните — ваш предмет приведет вас туда, куда нужно, не сопротивляйтесь его воле. Наша задача — а таких, как мы, много, — сделать общее событие гармоничным и своевременным.
— По-моему, вы бредите.
— Я тоже так думаю, — легко согласился гость. — Так, кажется, время выходит. Держите скунса. Как он работает — поймете сами.
В руку Курбанхаджимамедова упала тяжелая холодная фигурка странного животного, похожего на белку. Запахи моря, жасмина, отбивных и хереса тут же исчезни, и на поручика обрушилась такой силы вонь, что он едва не потерял сознание. Гость, так и не сообщивший своего имени, стал спиной отходить в дальний угол ямы, туда, где лежали трупы.
— Когда все кончится — бегите, — сказал он. — И помните — общее событи...
В это время земля дрогнула, и дальняя стена ямы, а также часть потолка обвалились, заживо погребая под собой таинственного незнакомца. Далее последовал жуткий трубный рев, будто кричала сама земля, и последовала еще целая серия толчков, все слабее и слабее. Потом все стихло.
Яма обрушилась так аккуратно, что по образовавшейся отлогой осыпи поручик легко выбрался наружу и огляделся.
Двора больше не существовало, равно как и дворовых построек, и самого дома, и высокого дувала, и всего аула. Были только руины, горы и дорога, уходящая куда-то прочь. Наконец-то свобода, хоть и полученная каким-то диким, противоестественным способом. Глубоко вдохнув, Курбанхаджимамедов... нет, теперь Иванов. Просто поручик Иванов, без имени. Глубоко вдохнув, поручик Иванов сделал шаг. Потом второй. Потом третий. С каждым шагом он чувствовал, что все больше и больше увязает в общем событии.
1920 год. Мокрое, красное
Мокрушников никто не любит: ни менты, ни воры, ни барыги. Вообще жизни человека лишить — много ума не надо. Ты на бане пощипай гусей, да так, чтоб никто хипеж не поднял. Ты сейф швейцарский вскрой, если не замок, то хотя бы стенку. Ты продай фраеру заморскому дворец Юсупова. А перо в бок или маслину промеж глаз — много ума не надо, любая гопа канавная справится. Уважающий себя мастер на мокрое дело не пойдет.
Спровадив ночную подружку, Богдан ушел по шалманам и пивным — пить и прожигать неправедно нажитые барыши. Веселись, братва, гуляю сегодня! Че такие смурные?
Заткнись, Слепошарый, не до тебя сегодня, траур у нас. Да че случилось-то? Прям по всем кабакам траур? Уж и выпить не с кем. А ты что, не слыхал про Скальберга, пса легавого? А что с ним? Зажмурился, бедолага. Тю, было б из-за чего горевать — мента пришили. А его не просто так прикнокали, а натурально казнили. Не иначе, Белке дорогу перешел. Жалко, конечно, легавого, лютую смерть принял, но врага надо по себе выбирать. Слышь, говорят, топором разрубили, на мясо пустить хотели. Да кто ж на такое способен? А будто не знаешь!
Только Шурка-Баянист на такое и способен. У него на лице написано — людоед. Страшней рожи во всем Питере не найти. И дружки ему под стать — Серьга-Плотва, Фадей и Коля-Вася. Все в пивнушке на Сенной подвизаются, в бывшем трактире. Шурка Андреев на баяне наяривает, глазом недобрым народ распугивает.
Слухов про Баяниста и его компанию и впрямь много ходило, и один страшней другого. Дескать, ночью одиноких прохожих убивают, разделывают на мясо, а потом добрым людям на обед подают — в пирожках. Ногти там, зубы, уши и носы обрезанные попадаются.
Словом, брехня одна. Да вот только самого Баяниста утром недалеко от рынка Сенного видели, вроде как жег одежду окровавленную. А Плотва и вовсе весь керосином и паленым волосом пропах, будто свиней всю ночь палил. Вот те крест — точно они.
Все это, конечно, только слухи и предположения.
Но Кремнев учит:
— В самом тайном делишке всегда отыщется человечек, который или что-то видел, или слышал, или знает, или помнит, или догадывается. А твоя задача — эти сведения из него вытрясти.
Вытрясать сведения Богдану времени не хватало. Слишком жесткие рамки поставил ему Кошкин. Чтобы дело не пропало, нужно прятать глаза за маскировку свою слепошарую и дуть в пивнушку на Сенной, где наяривает на баяне «Цыпленка» Шурка-Баянист, в миру — Андреев Александр.
С того самого момента, как Богдан попал в пивную, расположенную в полуподвале на Сенной, в нем боролись два противоречивых чувства. С одной стороны, чуйка едва не благим матом орала — вот они, злодеи, которые Скальберга истязали! Если в подсобке у Баяниста порыться, можно и инструмент найти, наверняка еще не отмытый, и кровь на теле.
Но та же чуйка говорила, что убивали они не по приказу Белки. И вся та мясная лавка, в которую превратили квартиру в Таировом переулке, — не то, чем кажется. Потому что из малолетнего стукача никто супового набора не сварганил. Зачем же было Скальберга разделывать? Вывод напрашивался сам собой — кто-то хочет, чтобы менты думали на Белку. На самом деле смерть агента связана не с бандой.
— Эй, кучерявый, почем берешь? — крикнул Богдан Баянисту будто с пьяных шар. — Тошнит уже с цыпленка твоего шпаренного! Этак и я могу!