Банкир
Шрифт:
Озеро… Почему я вспомнил озеро?..
— Так чего? Едем? — спрашивает Лена.
— Ага. Но не сейчас. Мне еще нужно провернуть одно дельце.
— Надолго?
— Думаю, за пару часов управимся.
— Знаешь… Мне здесь страшно…
По правде сказать, мне здесь тоже не веселее… Но дело есть дело.
В сопровождении какого-то парня проходим в отдельно стоящий небольшой особнячок. Подземным коридором.
— На совесть строено, — комментирую я. «И — давно», — добавляю про себя.
Парень молчит. Как камень.
Перед нами открывают двери довольно просторной комнаты, сплошь заставленной аппаратурой. В ней — двое: невысокого роста, похожий на карликового добермана мужчинка в очках с толстенными линзами и среднего роста, на вид лет около пятидесяти, небритый мужик совершенно славянской наружности и в очень изрядном подпитии.
— Вы будете работать здесь, — произносит манекен-провожатый. Потом обращается к очкарику:
— А вас, Валериан Эдуардович, просят пройти на Центральный.
Мужчинка снимает очки, взгляд его становится совершенно беспомощным; кажется, он натыкается на столы, стулья, компьютеры и вот-вот заплачет, словно дитя малое…
— Куда пройти? Зачем?
— На Центральный, — терпеливо повторяет «молчун». Валериан оборачивается, встречается взглядом с небритым, тот опускает веки, «доберман» надевает очки, взгляд его фокусируется, он произносит, впрочем не вполне уверенно, кивая головой, будто лошадка-пони:
— Да. Я готов.
Валериан и провожатый исчезают, дверь за ними закрывается.
Лена, которая все еще пребывает в радостно-приподнятом состоянии духа, вызванном порцией «бодрящего укола», с интересом первоклассницы, впервые увидевшей слона, обозревает увитое проводами по стенам, но довольно-таки обжитое этими двумя тружениками мониторов помещение, встречается взглядом с небритым…
— Тишайший! — радостно взвизгивает Ленка и кидается ему на шею. Не обращая внимания на густой запах перегара, которым тот дышит, надо полагать, не первый день.
Укол ревности похож на кнопку в заднице: интересно, что она нашла в этом мятом субъекте?
Ленка оборачивается ко мне.
— Дорохов! Это — Тишайший! — произносит она торжественно, будто речь и впрямь идет о российском самодержце. Тишайший подает мне руку и представляется:
— Алексей Михайлович.
Ну, блин! Мне остается только пасть на колени и что-нибудь испросить у монарха… Но вместо этого жму «кесарю» длань: как ни странно, ладонь у него крепкая и сухая, взгляд — ясный, и впечатление, что он в сильном подпитии, вполне может оказаться обманчивым, как игра света и тени…
— Лешик — муж Гали Востряковой, помнишь, я тебе рассказывала?!
Как у меня отпала челюсть, полагаю, видно хорошо ничем не вооруженным глазом. Во семейственность развели, а? То, что мужику повезло, как никому из нас, — это еще ладно… Иметь в женах «тайфун Галину» — дело вкуса, особенно если в уединении с Тишайшим она проявляет свои лучшие качества… Но… Не слишком ли много совпадений? Безвременно воскресший Кришна (впрочем, его «воскрешение» я воспринял легко, так как и о его «кончине» узнал всего несколько часов назад от той же Востряковой), Галина Петровна, Замок, которым я бредил в снах… Если сейчас в дверях появится Великий Мастер ордена тамплиеров в белоснежном плаще, не удивлюсь и спрошу, не терял ли он перстень с алым камнем?.. Карат этак на… Цвета крови…
А Тишайший вдруг посерьезнел, если не сказать больше — посуровел:
— Аленка, ты какими судьбами в наши Палестины?
— Меня похитили! Вот, из-за него! — Она смешливо дурачилась, ткнула мне пальцем в грудь. — А сначала — похитили его самого! А он — ни хрена не помнил, и только недавно вспомнил! И вообще он банкир!
— Банкир?
— Это ничего… — пожала плечами Ленка. — Вообще-то он хороший. — Снова оглядывается по сторонам. — А у вас тут не так и скверно. Я присяду вон там, ага?
— Давай, — автоматически кивает Михалыч, тревожно смотрит на меня, спрашивает:
— Что с ней?
— Наркотик. Сначала — транквилизирующий, теперь — «веселящий». Нестыкуха, вот ее и тащит немножко. Я глянул зрачки. Через пару часов будет в полной норме.
— Твои слова — да Богу в уши…
Глянул на девчонку: она примостилась в кресле, ведомым только ей способом умудрилась свернуться в клубочек и мгновенно заснула. Дыхание — спокойное и ровное… Ну и славно.
— Так, значит, это тебя мы слушаем уже третий месяц?.. — интересуется Михалыч.
— А что, у меня — на лбу написано?
— Да нет. Голос. Плюс, — Тишайший кивает на девчонку, — ей я верю.
Хм… А мне, значит, — нет. Впрочем, и я ему — не особенно. Не люблю торжественных кликух и тождественных совпадений. Но отвечаю спокойно и ровно:
— Значит, слушали, говоришь. И как успехи?
— Пока — скромные.
— А вообще?
— По жизни?
— Ну вроде того…
— Спасибо, хреново. — Он обвел взглядом помещение. — Да ты и сам видишь. А у тебя?
— Алексей Михалыч, помнишь анекдот про муравья?
— Напомни.
— Выходит муравей на деревню покрасоваться. Весь в черном фраке, в белой манишке; ни пылинки на рукаве, ни соринки на сверкающих штиблетах… А тут — стадо бычков, на первый выгон… Короче, притоптали его, едва жив остался, встает — пыльный, побитый, стряхивает с обшлага невидимую пылинку, вздыхает горестно: «Меня… Конопляного муравья, мордой — в грязь… И — кто? Бычье…»
Михалыч смотрит мне прямо в глаза. Долго, не отрываясь. Взгляда я не отвожу. Он делает едва уловимое круговое движение зрачками, давая мне понять, что комната не только просматривается, но и прослушивается насквозь. Ну и в «песочницу» нас с Ленкой угораздило залезть!