Банный день
Шрифт:
Первое известие от родителей пришло через полгода. В перерыве между занятиями в аудиторию заглянула секретарша декана.
– Кулинич, – поманила рукой. Протянула потрепанный конверт: – Держи!.. У тебя кто-то на Урале живет?
– Не-е, – отозвался он растерянно.
Вскрыл холодея присланное на институтский адрес письмо, узнал неровный, крупными буквами почерк старшего брата.
«Живы!» – отлегло от души.
Письмо было коротким, в половину тетрадного листа. У них все благополучно, писал Константин. Живы-здоровы, трудятся на строительстве бумажного комбината, поздравляют его
Он крутил в руках оттиснутый расплывшимися печатями конверт с тремя копеечными марками. Обратным адресом значилось: «Пермский край, Красновишерск, управление Вишерских лагерей».
«Красновишерск… Красновишерск», – водил пальцем по висевшей в институтской библиотеке карте РСФСР. Пермь у подножья Уральских гор нашел, Красновишерска не обнаружил.
На другой день его неожиданно вызвали к декану.
В просторном кабинете с большим портретом Ленина над столом сидел рядом с седовласым Артоболевским мрачный завкадрами института в застиранной гимнастерке принимавший у него документы при поступлении.
– Садитесь, Кулинич, – указал жестом декан. – У товарища Сапруна к вам вопросы.
– Не вопросы, а вопрос, – глухо отозвался Сапрун. Поднял тяжелый взгляд. – Что же это ты, – открыл папку на коленях, – не сообщил в анкете, что приходишься сыном кулака? Скрыл этот факт?
Он ответил потупив голову, что во время поступления в институт ничего об этом не знал.
– Как не знал? – возвысил голос Сапрун. – Родители твои осуждены, так? По пятьдесят восьмой статье!
«Все знают!»
– Чего молчишь?
– Осуждены. Но случилось это без меня.
– Хорошо, без тебя. Почему промолчал узнав? В комсомол тихой сапой пролез?.. Дело ясное, – прихватив папку Супрун стал выбираться из-за стола. Обернулся к декану: – Будем, товарищ Артоболевский, ставить вопрос об отчислении. За сокрытие позорных фактов биографии…
– Задержитесь, Кулинич, – остановил его декан, видя, что он собрался уходить. Снял пенсне, потер устало переносицу.
– Неприятная история. Надо было все-таки сообщить, хотя бы в деканат. Понимаю, вы тут не причем, дети за отцов не отвечают…
– Не виноваты они, Семен Борисович! – вырвалось у него. – Батька мой всегда был за советскую власть. В батраках полжизни проходил!
– Верю, верю… – Артоболевский обошел неспеша стол, сел рядом. Глянул, близоруко, участливо:
– Не хочется вас терять… Николай, если не ошибаюсь?
Он кивнул.
– Вы один из лучших наших первокурсников, Николай. Видно по всему, ветеринария ваше призвание, станете отличным специалистом. Ошиблись, разумеется, не приняли правильного решения. Давайте договоримся, – Артоболевский потирал напряженно пальцы рук. – Вы напишите заявление на имя ректора с признанием своей вины. Что осуждаете действия вашей семьи. Дадите слово, что отличной учебой и участием в общественной работе смоете с себя позорное пятно…
На лице декана читалась мука.
– Не смотрите на меня так! – вырвалось у него. – Родители ваши от этого не пострадают. Все, что с ними случилось, случилось. Главное, что вы сейчас можете для них сделать – не пропасть. Выбиться в люди, получить профессию. Наверняка рано или поздно судьба их изменится к лучшему. Будь ваш отец на моем месте, он посоветовал бы вам то же самое. Лично я буду ходатайствовать перед ректоратом, чтобы вас не отчисляли. Помогите
… «отличной учебой, активным участием в общественной деятельности оправдаю доверие», – писал он поздно вечером в красном уголке под свисавшей с потолка пыльной лампочкой.
Сыпал за окном мокрый снег, на душе было муторно, тоскливо..
… «смою с себя позорное пятно»…
О том, что он сын кулака, знала на другой день вся группа. На комсомольском собрании курса ему вынесли строгий выговор с занесением в личное дело: «за сокрытие позорного факта биографии», отобрали на период исправления комсомольский билет. Комсоргу группы Валентине Солошенко поручили взять над ним шефство, отчитаться в конце семестра о проделанной работе.
– Помнишь, у Маяковского, Кулинич? – хватала его за руку крепко сбитая, со зрелыми формами Валентина когда они шли после занятий вдоль ограды институтского парка к трамвайной остановке. – «Коммуна наш вождь, велит нам напролом»! – взволнованно принимать читать. – Правда, здорово? – напирала бюстом. – Или вот это: – «Ненавижу всяческую мертвечину, обожаю всяческую жизнь!» Мурашки по коже!
Их обгоняли дружески подталкивая спешившие домой парни и девчата.
– Валентина, не потеряй Кулинича! – закричал кто-то.
Не читанного им никогда Маяковского он ненавидел. Рьяно включившаяся в дело перевоспитания оступившегося сокурсника Солошенко пичкала его к месту и не к месту стихами любимого поэта.
– «Тот свет – буржуям отдых сладкий… – прыгала согреваясь, на ледяном пятачке остановки. – Трамваем «бэ» без пересадки»!
Он мучительно соображал отворачиваясь от ледяного ветра: что бы такое придумать, чтобы не провожать ее до дома. Путного ничего в голову не приходило: полез за ней следом в хвостовой вагон подошедшей «тройки», протиснулся с толпой пассажиров в угол тамбура.
– Ног не чую, – постукивала закаменевшими на морозе валенками Валентина. – Кулинич, обними девушку! Дуба дам!
Засунула руки в карманы его полушубка, жарко дышала в лицо.
Зажатый у стенки он чувствовал прикосновение ее коленей, груди. Уловил на мгновенье взгляд Валентины, косящий, напряженный. Ничего похожего на комсомольскую предводительницу которую побаивались самые крутые ребята группы. Девка и девка.
Вагон наполнялся людьми в заснеженных бушлатах и ватниках, их теснили в угол, прижимали друг к другу. В какой-то момент он почувствовал: голова Валентины в вязаном берете лежит у него на плече. Осторожно, стараясь ее не потревожить, повернулся боком к окну. Соскребал ногтем хрустящую наледь, смотрел напряженно в хороводившую за стеклом снежную круговерть…
Над деревенским его отношением к девушкам однокурсники подсмеивались. Говорили, что пора выбросить из головы мещанское понятие «любовь», взять на вооружение коммунистическую мораль ведущую к подлинному равенству полов. Удовлетворить физическую потребность товарища по борьбе, объясняли, все равно, что поделиться с голодным пайкой хлеба. Неважно, парень ты или девушка.
В переполненном зале институтской библиотеки он присутствовал на общественном суде, устроенном над нашумевшим рассказом писателя Пантелеймона Романова «Без черемухи». История московской студентки исповедующейся в письме близкой подруге о любовной связи с однокурсником горячо обсуждалась молодежью страны, вызвала острую полемику в газетах.