Барбаросса
Шрифт:
– Вишь, гады какие! Ходят на бензине высокого качества, какого у нас и нету, а сами нефти нашей захотели…
Генерал Чуйков был теперь одет по-солдатски, гимнастерка побелела на солнце; он обходил своих бойцов, все по-людски понимая, и потому, наверное, его понимали тоже:
– Братец, если отступишь, то далеко не утикай, чтобы мне потом не искать тебя. Убегая, не вперед смотри, а оглядывайся, чтобы…
В те жаркие дни на защиту Сталинграда прибыли и разместились в Красноармейске добровольцы-матросы с кораблей Северного флота и Беломорской военной флотилии. Обыватели тишайшего Красноармейска теперь спать не могли – моряки повесили на улице
– Нельзя ли потише? – говорили им. – Ведь мы каждые полчаса вздрагиваем от звона вашего.
– Нельзя! – отвечали матросы. – Мы только тогда и дрыхнем спокойно, когда звенят склянки, отбивая нам часы вахты.
Верные флотским привычкам, моряки первым делом справились – где тут гальюн и где камбуз. «Нам, – говорили, – без гальюна и камбуза житья нету…» Их переодели в солдатские гимнастерки, выдали им пилотки, но они не расставались с тельняшками, держа про запас бескозырки с именами покинутых кораблей. Вот они и попали к генералу Чуйкову, составив бригаду морской пехоты. Воевать же на сухопутье, прямо скажем, они не умели! Зато было много лихости и бравады, в условиях фронта губительной. Брали презрением к смерти, да тельняшками, да свистом, да «полундрой», отчего и погибало моряков гораздо больше, чем солдат…
Привезли они с собою на фронт невесть откуда взятую красавицу девку с замечательным голосом профессиональной певицы. Взяли ее на свое довольствие. Все любили ее, и никто не смел за нею ухаживать. Долго не понимали, что она при моряках делает. Наконец стало известно: если кто из моряков умирал от ран, она ему… пела. И как пела? Даже умирать было не страшно. Так – с песней – уходили моряки на тот свет.
Где эта улица, где этот дом,Где эта барышня, что я влюблен?Вот эта улица, вот этот дом,Вот эта барышня, что я влюблен…Голос поющей красавицы был для них прощальным салютом.
17. ВТОРОГО ФРОНТА НЕ БУДЕТ
– Представь себе, – говорил Рузвельт сыну, – что мы, американцы, лишь запасные игроки, сидящие на скамье и наблюдающие за футбольным матчем. Когда наши форварды (русские, китайцы, англичане) выдохнутся, мы со свежими силами ринемся в игру, чтобы забить в ворота Гитлера решающий гол…
Сказано точно! Мало того, нацистская Германия – через франкистскую Испанию – регулярно закупала в Америке хлеб и маис, уголь и кокс, каучук и горючее. Англия была уже до того перегружена войсками и боевой техникой, что шутники даже высказывали опасения – как бы она не затонула от тяжести, а Черчилль говорил своим близким, что второго фронта не будет:
– Подождем, пока германский вермахт не окажется в могиле, а Красная Армия – на операционном столе…
К Сталину и его приспешникам он не питал никаких симпатий, чего и не скрывал в своих мемуарах: «Мы всегда ненавидели их безнравственный режим, и если бы германский цеп не нанес им удара, они равнодушно наблюдали бы, как нас уничтожают, и с радостью разделили бы с Гитлером нашу империю на Востоке». Думаю, что Черчилль выпил лишку, когда 14 марта разразился оскорбительной для нас тирадой:
– Русские не являются человеческими существами. В шкале природы они стоят ниже орангутангов, – это его слова!
Уверен, что самый последний русский дурак никогда бы не стал сравнивать англичан с обезьянами. В политике Черчилль следовал древнему завету своих предков – герцогов Мальборо: делая войну, помни, что тебе нужно после войны. В транскрипции XX века этот девиз звучал благороднее: «Государство, которое растрачивает свои силы до полного истощения, делает несостоятельной свою собственную политику и ухудшает перспективы на будущее». Черчилль не собирался истощать ни самого себя, ни тем более свою метрополию. Он придерживался стратегии дальнего прицела. А потому все победы или поражения советского оружия воспринимал лишь в той степени, в какой они отражались на его политике.
Десять миллионов человек, одетых в военную форму, хорошо обеспеченных, занимали выжидательную позицию «с ружьем, прислоненным к ноге», а в глазах англичан генерал «Айк», как они называли Эйзенхауэра, выглядел странной фигурой. Пришелец из-за океана, в Англии он уже подчинил себе 336 генералов высшего ранга и даже позволял себе курить в присутствии капризного, как барышня, Монтгомери.
Наш посол И. М. Майский, хорошо изучивший Черчилля, считал, что премьер «был явно влюблен в Египет, в Аравию, в северный берег Африки… здесь было его сердце и его ум, а имена Тобрука или Эль-Аламейна говорили гораздо больше ему, чем имена Гавра или Лилля». Сталин, осведомленный о том, что англичане не собираются открывать второй фронт в Европе, писал Черчиллю: «Боюсь, что этот вопрос начинает принимать несерьезный характер…» Читая это послание, Черчилль был не совсем трезвехонек, а слова Сталина воспринял болезненно:
– Уж не значит ли это, что вы собираетесь оставить Англию в одиночестве? – обратился он к Майскому с явной тревогой…
В ночь на 30 июля Майскому позвонили с просьбой – срочно приехать на Даунинг-стрит, где обычно работал Черчилль. Он принял посла в «костюме сирены», рядом с ним сидел Антони Иден в домашних шлепанцах. Майский вспоминал:
«Оба выглядели утомленными, но возбужденными. Премьер был в одном из тех настроений, когда его остроумие начинает искриться добродушной иронией, и тогда он становится очень привлекательным.
– Вот посмотрите, годится ли это куда-нибудь?..»
Он ознакомил Майского с посланием Сталину, выражая желание встретиться с ним – в Астрахани или на Кавказе. 1 августа Черчилль собирался вылетать в Каир, и в этот же день был получен ответ Сталина, который соглашался на встречу в Москве «для совместного рассмотрения неотложных вопросов войны против Гитлера, угроза со стороны которого в отношении Англии, США и СССР теперь достигла особой силы…». Решительные успехи вермахта на подступах к Волге и Кавказу вызвали в Англии нервозную озабоченность (за сохранность империи):
– На Дону и Кубани русским не удержаться! Но что будет с нашими владениями на Ближнем и Среднем Востоке, если русские не устоят на Волге и на Кавказе?..
В дорогу до Москвы Черчилль брал немалую свиту: начальника генштаба Алана Брука, маршала авиации Теддера, из Индии был вызван генерал Арчибальд Уэйвелл – тот самый, что когда-то сражался с Роммелем в Ливии и который хорошо владел русским языком. В Каире их ждал личный представитель Рузвельта – Аверелл Гарриман, обещавший Черчиллю не давать его в обиду, если кремлевский «дядюшка Джо» слишком разъярится. «Дядюшка Джо» (иногда с прибавлением эпитета «сердитый») союзники называли Сталина. Садясь в самолет, Черчилль сказал, что Сталин не обрадуется отсутствию второго фронта в Европе: