Бархатный диктатор (сборник)
Шрифт:
Она ощущает себя на головокружительной высоте неизмеримого владычества. И в этой разреженной атмосфере самодержавного могущества, в этих ледяных вихрях государственных интриг все чаще и чаще охватывает ее душу гибельная отрава страшного вопроса: не она ли, спутница и советница царя, предмет его обожания и мать его любимейших детей, является подлинной русской царицей?
Вопрос этот, однажды возникнув в сознании, уже никогда не покидает его.
Свадебное путешествие в Ливадию было обставлено интимно, но не без парадности.
Августовское солнце Тавриды смягчает сердце и расковывает язык, как сладостный сок южнобережных лоз. Лорис ощущает себя в ласковом охвате родимого зноя: солнечный блеск, аулы и горы, магнолии и каменные чалмы на магометанских кладбищах. Небо словно голубая мечеть в Тебризе. Уж не армянские ли нагорья, синея, уходят вдаль скалистыми отвесами, не виноградники ли Кахетии струят свой душистый сок в его бокал? – «Не порицай, мулла, к вину мое влеченье», – медлительно выпевается любимая газелла, пока с блаженной улыбкой утомленный диктатор отвлекается от жандармских донесений, телеграфных сводок и газетных вырезок.
Кротость воздуха действует на всех. Царственный молодожен расположен к признаниям и задушевным беседам. На террасе дворца, лаская маленького шустрого Гогу, он роняет Лорис-Меликову в припадке старческой откровенности и жестокой обиды на своих гессен-дармштадтских сыновей, возмущенных скандальной женитьбой отца:
– Этот – настоящий русский, хоть в нем, по крайней мере, течет русская кровь!
Старый царедворец мгновенно соображает всю сложную диспозицию: царь тайно замыслил перемену в порядке престолонаследия. Не задумываясь, выученик Воронцова подает свою реплику:
– Когда русский народ узнает этого сына вашего величества, он восторженно скажет: вот этот поистине наш!
Царь самодовольно улыбается в свои надушенные подусники и мечтательно устремляет вдаль стекловидный взгляд. Сквозь темные обелиски кипарисов перед ним феерически серебрится морская скатерть. Кому суждено взойти после него на российский престол?
– У нас только государыня-цесаревна, ваше величество. России нужна императрица.
– Ты думаешь?..
– Ведь Петр Первый, разведясь с царицей Евдокией, короновал Екатерину. Почему бы великому правнуку не последовать примеру великого пращура?
Царь благосклонно принимает намек и ласково глядит в оливковое лицо своего премьера.
– Но только как обставить новую коронацию?
– Необходим манифест с историческими ссылками. Нужно обследовать московские архивы и документы департамента герольдии.
– Ты прав, Лорис. Пора жене моей сидеть на придворных обедах против меня, а не в конце стола между Ольденбургскими и Лейхтенбергскими.
Вице-император склоняет голову. Исход затеянной партии выступает перед ним с ослепительностью южного моря в траурной раме кипарисов. Никаких Александров Третьих, – новая императрица Екатерина Третья, наследник-цесаревич Георгий Александрович. При них бессменный диктатор – светлейший князь Лорис-Меликов.
В аллеях парка и в залах Ливадийского дворца прочно завязываются узлы
Через неделю генерал-адъютант Лорис-Меликов удостаивается высочайшей милости и награждается императорским орденом апостола Андрея Первозванного. Это равносильно почетнейшему подарку Востока – халату и вазе с розовой водой. Диктатор созрел для высших государственных отличий.
Приговор 26 августа
Не хвались, государь, искусством борьбы, юный Автандил искуснее тебя.
Ш. Руставели «Барсова шкура»
Жизнь продолжалась. Смерть бодрствовала. Власть устрашала. Художники метались и теряли рассудок. Боролся с подступающим сумасшествием Глеб Успенский, мучительно ощущая, как вся низость жизни одолевала светлую силу его творящей личности. В отдельных кабинетах «Малого Ярославца» задыхался гениальный Мусоргский, вызвавший недовольство царской семьи народными сценами своих непризнанных опер. Вином заливал свою глубокую безнадежность поэт Фофанов. Последние горестные сарказмы бросал из своего одиночества в глухую современность старый Салтыков.
Прокуратура действовала. Казематы наполнялись. Заключенные пытались собственными силами предупредить в своих камерах исполнение официального приговора. В июле Лорис-Меликов писал из Царского села цесаревичу о необыкновенном количестве самоубийств среди политических – арестованные вешались на простынях и полотенцах, отравлялись раствором фосфора, вскрывали себе вены. Диктатор был смущен количеством этих добровольных казней.
Императорский кат Фролов продолжал палачить на площадях и кронверках царской столицы.
В декабрьском листке «Народной воли» было напечатано.
«4 ноября в 8 ч. 10 м. утра в Иоанновском равелине Петропавловской крепости повешены социалисты-революционеры Александр Александрович Квятковский и Андрей Корнеевич Пресняков.
…Правительство убило их тайком, в стенах крепости, вдали от глаз народа, пред лицом солдат. Какое соображение руководило палачом? Почему Лорис-Меликов, смаковавший смерть Млодецкого на Семеновском плацу, не задушил и этих всенародно?.. Не потому ли, что народ берется за ум? Не потому ли, что настроение масс таково, что грозит собственной шкуре начальства?..»
В том же номере помещено краткое сообщение:
«Исполнительный комитет заявляет, что произведенное в прошлом году под г. Александровском и подготовлявшееся под Одессой покушение на жизнь царя произведены по инициативе его, Исполнительного комитета, согласно с общим планом, установленным осенью прошлого года, с целью приведения в исполнение смертного приговора над Александром II, постановленного Исполнительным комитетом 26 августа 1879 года».