Бархатный путь
Шрифт:
С тех пор я часто бывал у него. Позже стал членом «Молодого объединения» при Ленинградском союзе писателей — вёл его Гитович. И он же стал редактором моей первой книги. Когда она вышла в свет, Александр Ильич сказал сочувственно: «Поздненько вы свою книгу издали...» Было мне тогда двадцать пять лет, но для людей его поколения издаться в таком возрасте считалось «поздненько». Сам он печататься начал в юношеские годы, а первая книжка его стихов вышла в 1931 году, когда ему было двадцать два.
х х х
Он любил ездить. Когда я познакомился с ним, за плечами его были и Север, и Средняя Азия. Он не гнался за дорожными удобствами, он был не туристом, а путешественником. И из своих странствий привозил не сувениры и цветные
Довелось и мне немного попутешествовать с ним. В начале июня 1939 года он, его друг — писатель Михаил Макарович Марьенков — и я отправились из Ленинграда в плавание по Мариинской водной системе на барже-нефтянке. Баржа шла порожняком в небольшом караване, ведомом буксирным пароходиком. Мы замыкали караван. Баржа была огромная, железная, и на палубе — два деревянных домика, где обитали водоливы (так тогда именовали речников, которые работали на баржах). К ним нас и подселили. Оба водолива — и Пётр Лукьянович, и Гриша — оказались очень интересными собеседниками. За время плавания мы узнали от них множество речных историй и частушек. Частушки были главным образом вологодские и рыбинские. Некоторые помню и сейчас, но цитировать здесь не решаюсь; мне почему-то запомнились самые непристойные.
Из нас троих больше всех по душе водоливам пришёлся Гитович. Он удивительно легко сходился с людьми. Он нисколько не подстраивался к чужим мнениях и характерам, не подыгрывал им — он просто всегда и со всеми оставался самим собой. Но, видно, это-то в нём и привлекало. Он был строг к другим, но за этой строгостью ощущалась ещё большая строгость к самому себе. То была не угрюмая, не брюзгливая строгость. При всей серьёзности своего отношения к жизни и к поэзии Александр Ильич был человеком весёлым. У него был весёлый ум. Не шутовской, не скомороший, не бодряческий, а именно весёлый. Он не был юмористом, он писал о серьёзном — и всерьёз. Но, быть может, именно здесь-то и необходимо то чувство юмора, которым обладал Гитович. Чем серьёзнее, чем трагичнее порой творческий замысел писателя, тем тоньше у него должно быть это чувство. Быть может, «серьёзным» поэтам и писателям оно даже нужнее, чем юмористам.
...Не забуду Белозерского (не путать с Беломорским!) канала. Мы шли по нему ночью. С обоих берегов свисали ветви черёмухи, на обоих берегах вовсю заливались соловьи. Нам было не до сна — грех спать, когда кругом такое... Вытащив из палубных надстроек какие-то ящики, мы снесли их на корму и просидели там до утра. В те годы я был очень скор на стихи и тут же при свете белой ночи (а была она, пожалуй, даже посветлей наших питерских ночей) набросал стихотворение в своей записной книжке. Начиналось оно так: «Белой ночью мы шли Белозерским каналом...» И, конечно, немедленно прочёл его вслух.
— Плохо от первой буквы до последней точки, — высказался Михаил Марьенков. — Это на уровне вашего поварского горохового искусства. (Обязанности кока исполнял главным образом я, готовя на примусе нечто среднее между супом и кашей из запасённого нами гороха.) Далее последовал очень доказательный разнос моего стихотворения, — такой, что мне стало совестно за своё скоропалительное творчество.
Очевидно, огорчение очень ясно отразилось на моём лице, и Гитович сказал утешающе:
— Да, стихи обо всём этом не получились, но ведь всё это остаётся в силе и может вернуться в них заново, — и он широко обвёл рукой и небо, и оба черёмуховых берега, и светлую полосу воды за кормой.
Кажется, я не сказал о нём самого главного: это был очень добрый человек.
х х х
Современность и своевременность стихов измеряются не годом, стоящим под последней строкой. Поэты уходят, но стихи их остаются. Не смерть приговаривает поэтов к забвению, а сама Её Величество Жизнь, с её стремительным течением, сменами поколений и вкусов. А сколько стихов, сколько книг тихо умирают при жизни их авторов?! Жизнь ведёт жестокий отбор — но она справедлива в своей жестокости. Она строга к поэтам — но добра к читателям.
Стихи Александра Гитовича и в наши дни современны, ибо они мужественны.
Приобщение к мужеству, к духовной стойкости всегда облагораживает человека, обогащает его душу. Оно необходимо людям не только в военное время. Быть мужественным — это значит быть честным. К этому и призывает поэзия Гитовича. Но призывает негромогласно, без биения себя в грудь, никогда не впадая в краснобайство и суесловие. Мужественность поэзии Александра Гитовича имеет глубинные корни. Она рождена раздумьями поэта о своём веке и о себе. Она опирается на весь его жизненный и творческий опыт. Она правдива и невелеречива — и именно потому действенна.
У него есть такие строки:
Я повторяю:Надо жить на свете,Чтобы учиться,А не поучать.И он не поучает. Он беседует с читателем на равных, как с умным, добрым, но строгим и взыскательным в своей доброте собеседником.
Приобщение к профессии
В 1938 году Анатолий Чивилихин и я из литгруппы при «Смене» перешли в литгруппу при Ленинградском союзе писателей, организатором и руководителем которой стал Александр Ильич Гитович. Эта литгруппа первоначально называлась Центральной поэтической группой, но вскоре — не официально, а как-то само собой — произошло переименование, и она стала Молодым объединением. Об этом объединении, о его благодетельном влиянии на мою литературную судьбу весьма правдиво и обстоятельно повествует литературовед Игорь Кузьмичёв в своей книге «Вадим Шефнер. Очерк творчества». Критик Дмитрий Хренков, фронтовой друг Гитовича, тоже немало места уделил Молодому объединению в книге «Александр Гитович. Литературный портрет». В ней очень подробно описана работа Гитовича с молодыми поэтами и его дружеская забота о них. Поскольку существуют две эти книги, то я, говоря здесь о Молодом объединении, постараюсь не вдаваться в излишние подробности.
Я не помню поимённо всех молодых поэтов, которые посещали собрания Ммолодого объединения, и перечислю здесь только тех, которых я знал лично и которых и поныне хорошо помню. Это — Эрик Горлин, Владимир Зуккау-Невский, Анатолий Клещенко, Алексей Лебедев, Владимир Лифшиц, Елена Рывина, Иван Фёдоров, Глеб Чайкин, Анатолий Чивилихин, Борис Шмидт, Павел Шубин. Самым молодым из них был Иван Фёдоров. Очень талантливый человек. Он погиб на фронте в 1942 году.
Не вернулся с войны и Алексей Лебедев, поэт-моряк. Погиб в подводной лодке в 1941 году. Стихи его, слава Богу, время от времени издаются, да и воспоминания о нём в печати иногда появляются. И уж моряки-то его во веки веков не забудут, — неспроста в Кронштадте улицу его именем назвали... А я помню его не только как прекрасного поэта, но и как человека с очень добрым умом; он умел утешить шуткой. Однажды я пожаловался ему, что ни разу в дальнем морском плавании не был, живу, как сухопутная крыса, а ведь оба деда моих моряками были, до адмиральских званий дослужились. Алексей мне ответил на это, что я в поэтическом океане без руля и без ветрил плаваю, и ежели не утону, то причалю к острову по имени Удача, — оттуда открыты пути во все настоящие океаны, и в Тихий, и в Атлантический, и вообще куда угодно.
...Самым «взрослым» поэтом в Молодом объединении был Владимир Лифшиц. Его книга стихов «Долина» вышла в 1936 году. Он уже был известен многим читателям, и не только взрослым. Он и детские стихи писал, и печатали их охотно. В его стихах была какая-то мудрая весёлость. Некоторые писатели его недолюбливали и побаивались: у него было острое перо, он и стихотворные фельетоны писал, и пародии. А ещё была у него способность изрекать неожиданные двустишия. Однажды сидим мы в ресторане Дома писателей втроём: он, Чивилихин и я, пьём что-то спиртное, едим что-то мясное, — и вдруг Володя произносит: