Барин и слуга
Шрифт:
Наскучив подсматривать за Михеем Захарычем, старуха стучала в дверь…
— Что ж это ты, Захарыч, на столе не накрываешь? Забрался в комнату, да и про барина забыл, — говорила она, стоя у двери.
— Не твое дело рассуждать, — раздавался за дверью писклявый голос.
Михей Захарыч очень не любил, когда прерывали.
— Мне ведь все равно… Я только к слову, — отвечала старуха и, громко шлепая ногами, скрывалась на кухню.
— Марья, Марья, готов ли обед? — кричал через несколько минут на всю квартиру Михей Захарыч.
— А
Неизвестно, какое отношение могли иметь шкафы к обеду!
Михей Захарыч громко стучал в столовой тарелками, ножами, ложками.
В прихожей раздавался скоро звонок, и слышался ласковый, приятный голос, говоривший:
— Здравствуй, мой голубчик Михеюшка… Ну, что, все ли у тебя обстоит благополучно? Фу, как устал, проголодался… Давай скорее есть.
III
Андрей Иванович Новоселов в обыденной жизни был, как говорится, совершенный ребенок. Он часто не знал употребления самых простых вещей: например, вьюшки, ухвата, кочерги. Если бы его спросить, из чего варят суп, он бы, наверно, ответил: «Надо взять луковицу, положить в воду и долго-долго кипятить».
Старик профессор был не от мира сего. Он весь ушел в науку и жил в другом мире, который был для него живым и много говорящим уму и сердцу. То он писал сочинения, то работал с микроскопом, то занимался с кем-нибудь из молодежи, то читал, не замечая того, что происходило вокруг.
Зато Михей Захарыч весь был полон мелких каждодневных житейских забот. Он распоряжался в доме решительно всем и был для Андрея Ивановича необходим как воздух.
Когда раз слуга уехал на неделю в деревню к своей старухе, то барин оказался в самом беспомощном состоянии и пришел в отчаяние. На первых же порах ему пришлось пришить пуговицу к вицмундиру. Это показалось ему гораздо труднее, чем прочитать подряд пять лекций. Он просидел за этой работой чуть ли не два часа, примерял, прикладывал, пуговица то и дело выскальзывала из его рук, он переколол себе иглой все пальцы, намотал массу ниток, а пришитая пуговица к вечеру все-таки отлетела.
«Трудное, замысловатое дело портного, — думал профессор, печально глядя на отлетевшую пуговицу. Каждый человек должен выбирать профессию, к которой склонен. Вот хоть бы я: кажется, умирай с голоду, а не сумел бы сделаться портным».
Как радостно встретил Андрей Иванович вернувшегося из деревни слугу!
— Как я рад, что ты приехал, Михеюшка… Я без тебя совсем пропал, — весело говорил он, обнимая приехавшего.
— Зато уже и напроказили вы тут без меня. Это что же такое?! В буфете стоит сахар вместе с табаком, валяются обломки булки, лимон заплесневел, платье все не вычищено, везде пыль… Матушки, что вы за неделю чаю да сахару извели, точно тут балы задавали?!
— Не ворчи, старина… Марьюшка меня без тебя хороший
— Вижу, вижу я, как она вас берегла. Не поблагодарю ее за это, — сердился старик, и его воркотни хватило на две недели.
Михей Захарыч ухаживал за своим барином, как за ребенком, берег каждую его вещь и, чтобы купить что-нибудь подешевле, готов был исходить полгорода. Он помнил за барина все, что тому было нужно взять на лекции или сделать дома, и очень часто давал полезные советы и указывал, как поступить.
Но если профессор садился за книгу, за работу или уходил в лабораторию, то особа его становилась священна. Старик слуга ходил на цыпочках и боялся произнести громкое слово, а если иногда в дверях показывалась Марья, он на нее так сердито махал руками, что та испуганно скрывалась в кухню.
Сидя в лаборатории за ученой работой, Андрей Иванович часто говорил сам с собою вслух. Это была его привычка.
— Куда это я заложил свою книжку об однодольных?! Удивительно, кажется, сейчас здесь была… — скажет сам себе Андрей Иванович и задумается.
— Сейчас подам, — послышится откуда-то из темного угла писклявый голос.
Михей Захарыч уж тут как тут, подал книгу, отошел на цыпочках, присел в стороне и смотрит, боясь дохнуть, как занимается барин.
Ранней весной, летом и осенью очень часто Андрей Иванович с Михеем Захарычем отправлялись на экскурсии. Они надевали старые, порыжелые пальто, старые, выцветшие поярковые шляпы, вооружались толстыми палками, забирали плед, корзину с едой, разные жестяные коробки и на рассвете двигались в путь. Иногда они даже уезжали на несколько дней по железной дороге.
Наших путешественников можно было принять за странствующих музыкантов.
Для двух любителей природы эти экскурсии были полны прелести.
Свежий, чистый воздух, ясное небо с бегущими облаками, первые цветы, весеннее щебетание птиц, всюду пробуждающаяся жизнь приводили их в восторг. Они бродили по полям, лугам и лесам, около рек, ручьев и озер, собирали растения, насекомых и все, что попадалось подходящее для их целей.
Как легко дышалось вдали от душного, пыльного города. Какая бодрость вливалась в усталую грудь ученого, и ему казалось, что он молодеет и становится сильнее, здоровее с каждым вздохом.
Очень часто летом, сидя на берегу речонки или озера, они собирали кругом себя веселую толпу деревенских ребятишек, возились с ними, шутили, делились скромным завтраком, и им казалось, точно сами они дети, выпущенные на свободу.
Кругом было тихо, тепло, ясно; вдали виднелись леса, деревушки, пригорки или река, убегающая среди зеленых берегов вдаль… Все это имеет невыразимую прелесть для людей, посвященных в тайны природы.
Наши путники возвращались домой веселые, счастливые, отдохнувшие душой, полные свежих впечатлений и нагруженные дарами природы.