Барин и слуга
Шрифт:
Они с любовью разбирались в принесенных растениях, мхах, лишаях, корнях, камешках, и Андрей Иванович очень часто объяснял и рассказывал своему слуге значение всего и особенности своих находок, а тот внимательно слушал.
— Михеюшка, ты мне цветочки засуши, — говорил обыкновенно Андрей Иванович.
— Конечно, засушу. Не бойтесь, ничего не пропадет без толку.
Надо отдать справедливость Михею Захарычу, — он был понятливый ученик и в засушивании цветов далеко превзошел своего учителя. Много возился он с цветами, составил профессору превосходный гербарий. Для засушивания цветов он даже изобрел
— Положительно, Захарыч, в тебе есть жилка естествоиспытателя, — говаривал не раз Андрей Иванович. — И как жаль, что тебя не направили по этому пути… У каждого человека есть свое признание, и большое счастье тому, кому удается заниматься делом по сердцу.
— Не знаю, какие во мне есть жилки, — возражал старик, — только к ученью я был бестолков. Читать выучили, писанье так и не далось…
— У тебя, Захарыч, к ботанике склонность… Понимаешь?
— Верно, Андрей Иванович, ботанику я понимаю. Должно быть, у меня и есть такая жилка.
Андрей Иванович ласково улыбался. Михей Захарыч давно уж считал профессию барина своей собственной и иначе не говорил, как: «у нас сегодня две лекции», «мы занимались с микроскопом», «мы кончаем учебник ботаники», или: «нашего учебника осталось только сто книжек».
IV
Андрей Иванович очень любил молодежь, и молодежь его любила. По воскресеньям и праздникам у старичка профессора собиралась всегда очень большая компания, состоящая из его учеников и учениц. Он читал им лекции, помогал в занятиях или просто беседовал.
В лаборатории бывало и шумно, и тесно, и душно, но в увлекательных спорах и разговорах с любимым профессором этого не замечалось, и всем было хорошо.
Михей Захарыч относился к молодым людям неизменно снисходительно.
— Шумят, кричат, спорят без толку… Насорят, накурит, все хватают руками неосторожно, — ворчал он про себя.
Молодежь к нему привыкла и полюбила его, несмотря на воркотню. Старик казался им необходимой принадлежностью лаборатории, и они очень огорчились бы, если бы не увидели Михея Захарыча. Они всегда добродушно шутили с ним и называли его «ассистентом».
Старик сердился.
— Не такое тут место, чтобы смеяться и шуметь, — останавливал он расходившуюся молодежь.
— Какое же тут место, господин ассистент? — спросит иной шутник.
— А такое, что надо быть уважительнее… Тут наука, а не глупости… Нечего смеяться-то!
Иному и совестно станет от воркотни старого слуги.
Если молодые люди брали в руки что-нибудь в лаборатории,
— Тише вы, тише… Не сломайте. Осторожнее… Вещь нежная, деликатная… Так нельзя хватать!..
Иногда во время лекции Андрей Иванович вдруг задумается и остановится, что-то припоминая… Например, он рассказывает о сахарном тростнике..
— Вдруг из темного угла послышится тонкий голос:
— Тростник у нас есть… На правой полке, в деревянном ящике лежит.
Молодые люди между собою переглянутся и добродушно усмехнутся. Этот писклявый голос зачастую напоминал из темного уголка профессору то одно, то другое.
Между Андреем Ивановичем и Михеем Захарычем происходили иногда серьезные размолвки. Андрей Иванович приходил со службы задумчивый, расстроенный и начинал за обедом говорить о тесноте их помещения, сокрушенно качая головой:
— Эх, как у нас квартира мала и тесна! Досадно, право!
Михей Захарыч очень хорошо понимал, к чему клонится речь, и лицо его становилось суровым.
— Конечно, будет тесна и мала, когда мы во все углы будем ночлежников пускать… Нам хоть княжеские хоромы дай, и то тесно будет…
Наступало молчание.
Андрей Иванович заговаривал первый:
— Вот с родины у меня, Михеюшка, земляк приехал.
Михей Захарыч упорно молчал.
— Бедняга, приехал в «горный» и не попал… Так жаль!..
Михей Захарыч начинал ходить по комнате, что-то убирать и все больше, больше хмуриться.
— Как нынче трудно, я говорю, Захарыч, молодым людям. Все рвутся к свету, к знанию… А возможности устроиться нет. Приедут издалека… Желающих сотни на одну вакансию… И остаются ни с чем…
— Ну и пусть себе, с Богом, едут домой. На нет и суда нет, — возражал Михей Захарыч.
— Легко сказать: ехать домой! — начинал волноваться профессор. — Иной последние гроши истратил… Может, мать-вдова ему какие-нибудь заветные рубли из старого чулка вынула, которые всю жизнь на черный день копила… Легко сказать: уезжай домой!.. А на что он поедет? Так и останется здесь гибнуть…
Наступало продолжительное молчание Андрей Иванович вставал и начинал ходить по комнате из угла в угол. На конец он решительно останавливался перед стариком:
— Знаешь что, Захарыч, я хочу предложить земляку пока пожить у нас.
— У нас?! — ужасался Михей Захарыч.
— Да, да! Что ж такое?! Точно у нас места не хватит…
— В столовой у нас ночуют студент и гимназист; в спальне — племянник ваш… Куда же мы еще этого дерном?
— Правда, Захарыч, у нас тесновата. Да ведь он ненадолго… Я думаю похлопотать за земляка… Может, и устрою его… А не то и на родину снаряжу…
— Куда ж, куда мы его положим? Ведь у нас пошевельнуться негде! — возмущался Михей Захарыч.
— Я думаю, Михеюшка, можно в мою спальню еще кровать поставить… Кажется, у нас есть старая на чердаке.
— И кровати никакой нет… И в вашу спальню ничего больше не влезет, сердито отвечал старик.
— Можно на время в лаборатории его устроить, — заикнулся было профессор.
Но старик вышел из себя:
— Уж нет! Этого не будет! — взвизгнул он на всю квартиру. — После этого мне хоть сейчас уходить… Никакого покою… Бегаешь, бегаешь день-деньской, устанешь, как собака… Ни отдыху, ни радости…