Баркер К. Имаджика: Примирение. Гл. 37-62
Шрифт:
Теперь он полностью остановился и завис над ними, словно ныряльщик, прыжок которого был прерван на полпути: руки вытянуты вперед, а голова (ее остатки) откинута назад.
— Пай? — сказал Миляга. — Это ты сделал?
Вой продолжался. Если в этой боли и были слова, то Миляга не смог их разобрать.
— Мне надо поговорить с ним, — сказал Миляга своему защитнику. — Если это вы причиняете ему боль, то, ради Бога, прекратите.
— Он выл, еще когда появился на Границе, — сказал монах.
— Тогда, по крайней мере, снимите защиту.
— Он атакует нас.
— Я беру риск на себя, — сказал Миляга.
Человек опустил руки. Силуэт
— Ты слышишь меня, Пай? — спросил Миляга.
Вой продолжал звучать, не ослабевая.
— Если ты можешь говорить, то скажи что-нибудь!
— Он уже говорит, — сказал монах.
— Я слышу только завывания, — сказал Миляга.
— За завываниями слышны слова.
Капли жидкости стали падать из ран мистифа, когда он забился еще сильнее, борясь с силою Просвета. От них исходила вонь разложения, и они обжигали обращенное вверх лицо Миляги, но это помогло ему понять слова, спрятанные в вое Пая.
— Уничтожены… — говорил мистиф. — Мы… уничтожены…
— Зачем ты это сделал? — спросил Миляга.
— Это не я… Бурю послали, чтобы вернуть меня обратно.
— Послали из Первого Доминиона?
— Это… Его воля, — сказал Пай. — Его… воля…
Хотя исковерканная форма у него над головой едва ли хоть чем-то напоминала то существо, которое он любил и на котором женился, в этих ответах он еще мог расслышать голос Пай-о-па, и сердце его переполнилось болью при мысли о страданиях мистифа. Он пошел в Первый Доминион, чтобы прекратить муки, и вот он снова перед ним, и снова охвачен страданием, а он, Миляга, бессилен хоть чем-нибудь ему помочь. Все, что он мог сделать для успокоения мистифа, это сказать, что он все понял. Так он и поступил. Цель возвращения Пая была предельно ясна. Во время трагедии их расставания Пай ощутил в нем какую-то нерешительность. На самом деле ничего подобного не было, и он сказал об этом мистифу.
— Я знаю, что я должен сделать, — сказал он несчастному страдальцу. — Верь мне, Пай. Я все понимаю. Я — Примиритель и не собираюсь убегать от ответственности.
В этот момент мистиф судорожно дернулся, словно рыба на крючке, не в силах больше сопротивляться рыбаку из Первого Доминиона. Он принялся хватать руками воздух, будто мог задержаться в этом Доминионе еще на одно мгновение, уцепившись за пылинку в воздухе. Но сила, пославшая за ним такую яростную бурю, обладала слишком крепкой хваткой, и дух дернулся в сторону Просвета. Миляга инстинктивно протянул ему руку, услышав и проигнорировав тревожный крик своего соседа. Удлинив бесплотную тень своей руки и вытянув гротескно длинные пальцы, мистиф сумел ухватиться за руку Миляги. Его прикосновение вызвало у Миляги такую судорогу, что, не окажись рядом защитника, он рухнул бы на землю как подкошенный. Он почувствовал, как мозг плавится у него в костях, и ощутил исходящий от кожи запах разложения, словно смерть подбиралась к нему изнутри и снаружи. В такой агонии было трудно удерживать руку мистифа, куда труднее, чем разбирать слова, что он пытался сказать. Но Миляга боролся с желанием разжать пальцы, пробуя извлечь смысл тех нескольких слогов, что ему удалось уловить. Три из них составляли его имя.
— Сартори…
— Я здесь, Пай, — сказал Миляга, подумав, что, возможно, мистиф потерял зрение. — Я по-прежнему здесь.
Но мистиф имел в виду не своего Маэстро.
— Другой, скапал он. — Другой…
— И что?
Он знает, еле слышно прошептал Пай, — Найди его, Миляга. Он знает.
В этот момент пальцы их разошлись. Пай протянул руку, чтобы снова ухватиться за Милягу, но, лишившись хрупкой опоры, мгновенно стал жертвой Просвета, и его быстро понесло к разрыву, через который он сюда проник. Миляга ринулся было за ним, но организм его, судя по всему, куда больше пострадал от соприкосновения с духом, чем показалось сначала, и ноги просто-напросто подломились под ним. Он тяжело рухнул на землю, но тут же поднял голову и успел увидеть, как мистиф исчезает в пустоте. Растянувшись на жесткой земле, он вспомнил свою первую погоню за Паем по пустынным, обледенелым улицам Манхэттена. Тогда он тоже упал и поднял голову, как и сейчас, чтобы увидеть, как тайна убегает от него. Но в тот раз она обернулась; обернулась и заговорила с ним через реку Пятой авеню, подарив ему надежду, пусть даже самую хрупкую, на новую встречу. Теперь этого не случилось. Пая втянуло в Просвет, словно дым в трубу, и крик его мгновенно прекратился.
— Больше никогда… — прошептал Миляга.
Монах нагнулся к нему.
— Вы можете встать? — спросил он. — Или вам помочь?
Ничего не ответив, Миляга оперся на руки и поднялся на колени. После исчезновения мистифа посланный за ним злокозненный ветер начал стихать, роняя на землю скорбный град останков. Снова монах воздел руки, чтобы защититься от нисходящей силы. Миляга едва отдавал себе отчет в том, что происходит. Глаза его были прикованы к Просвету, который быстро переставал клубиться. К тому времени, когда град обрывков полотна, камней и трупов прекратился, последние следы неровностей исчезли с границы между Доминионами, и она снова превратилась в гладкое ничто, по которому глаз скользит, не находя опоры.
Миляга поднялся на ноги и, оторвав взгляд от Просвета, огляделся. Разрушения простирались во всех направлениях, кроме одного. Круг Мадонн, который он мельком увидел сквозь бурю, остался нетронутым и укрывал внутри около полусотни уцелевших; некоторые из них стояли на коленях, рыдая или молясь, многие — целовали ноги защитивших их статуй, а другие — смотрели на Просвет, принесший смерть всем, кроме этих пятидесяти да еще Маэстро и монаха.
— Ты видел Афанасия? — спросил Миляга у монаха.
— Нет, но он жив, — ответил тот. — Он похож на тебя, Маэстро: у него слишком важная цель, чтобы позволить себе умереть.
— Не думаю, чтобы самая важная цель сумела меня спасти, не окажись ты рядом, — заметил Миляга. — У тебя чертовски крепкие кости.
— Кое-какая сила у меня есть, — ответил монах со скромной улыбкой. — У меня был хороший учитель.
— И у меня, — тихо сказал Миляга. — Но я потерял его.
Видя, что у Маэстро на глаза наворачиваются слезы, монах собрался было удалиться, но Миляга остановил его.
— Не обращай внимания на слезы. Мои глаза слишком долго оставались сухими. Позволь мне спросить у тебя кое-что. Я не обижусь, если ты откажешься.
— Что, Маэстро?
— Я отправлюсь обратно в Пятый Доминион, чтобы подготовить Примирение. Достаточно ли ты доверяешь мне, чтобы войти в Синод и представлять в нем Первый Доминион?
Лицо монаха утонуло в блаженстве, помолодев на много лет.
— Я почту это за величайшую честь, Маэстро, — сказал он.
— Риск велик, — предупредил Миляга.