Барон Багге
Шрифт:
Мы еще не покинули местечко, когда увидели, что к нам приближается лейтенант граф Хоринский с несколькими всадниками из драгун Шерфенберга. Он доложил, что его так называемый дальний разведывательный патруль уже три дня в пути и что в последний раз он ночевал в Ветче. Накануне вечером, около пяти часов (то есть вчера вечером), патруль сильно обстреляли под Хором, у моста через реку Ондаву, и они потеряли одного убитым. Ранили также лошадь, и она осталась лежать на месте. Дорога там несомненно закрыта мощными силами противника, и если мы хотим перейти через Ондаву, то нам следует поискать другое место для переправы.
Выслушав это сообщение, Землер, который явно еще страдал от последствий выпитого вчера токайского, возразил Хоринскому следующим образом: он принимает во внимание сообщение; а как он, Землер, намеревается переправляться через реку, это Хоринского совершенно не касается. Перед какими-то там постами на мосту, кои он, Хоринский, принял за целый батальон, Землер во
С этим намерением, которому, как потом выяснилось, он не изменил, Землер повернулся к Хоринскому спиной и ускакал. Мы еще некоторое время смотрели на Хоринского, а Хоринский на нас, потом он пожал плечами и тоже ускакал.
"Счастливо!" — только он и сказал. Нам же пришлось следовать за Землером, а тот перед деревней сразу перешел на широкий галоп. Передовой патруль уже нельзя было различить в снежной буре, и как только мы вскоре достигли Ветче, Землер вообще его вернул. "Назад! — закричал он. — Что вы там толчетесь в тумане! Вы мне больше не нужны! Где противник, я знаю и без вас!" — и мы миновали Ветче. Здесь крестьяне тоже выбегали на улицу, кричали и предлагали нам вино. Но Землер не позволил нам остановиться, и отсюда мы опять пошли широким галопом в северо-восточном направлении.
Некоторое время я молчал, потом внезапно решился и поскакал вперед — к Землеру, и одновременно я увидел, что Мальтиц и Гамильтон, словно сговорившись, присоединились ко мне.
Когда Землер увидел, что все мы одновременно оказались около него, он повернулся в седле и посмотрел на нас, высоко подняв брови.
— Ну, так что? — резко спросил он. — Позволено мне узнать, что господам здесь надо?
— Помешать тебе атаковать мосты, — сказал я резко, — мы не можем, хотя собственно задача разведотряда не вступать в бой, а лишь вести разведку. Нам надо было бы еще вчера напомнить тебе о твоих обязанностях, когда ты в темноте все рвался вперед…
— Отставить критику! — закричал он, и его наполовину залепленное снежными хлопьями лицо, сжатое с боков поднятым воротником, приняло маниакальное выражение высокомерия и ненависти.
— Изволь, изволь, — сказал я, — но ведь может получиться так, что ты через полчаса будешь лежать на земле, и не только ты сам, а наверняка многие из нас и из рядовых. Так не будешь ли ты добр сказать нам, где подробный приказ, который получил эскадрон, чтобы потом кто-нибудь мог бы выполнить остальное, если вообще речь еще пойдет о продолжении разведки, а не о возвращении.
После этого замечания Землер, дергая за раструбы своих перчаток, подавил свой гнев и сказал:
— Уже не в моей власти повернуть назад тех господ, которые не хотели бы следовать с нами. Иначе, я сделал бы это. Так что мне ничего не остается, кроме как взять вас с собой.
Я ничего на это не ответил, и двое других тоже молча смотрели на него.
— Каков все же приказ, — сказал я, — если смею спросить!
— Приказ, — закричал он, — вот он: эскадрон следует вести на Надь-Михали и там остановиться, выслать разведывательные патрули и лишь после полученной информации продвигаться на север, в долину Лаборчи. В правом кармане моей шинели, на моем трупе, господа найдут карту района Унгвар. После этого следует идти вперед. А теперь по местам!
Итак, нам ничего не оставалось, кроме как занять свои места — Гамильтон и Мальтиц при своих взводах, а я в арьергарде эскадрона. Конечно, в действительности приказ звучал, скорее всего, примерно так: эскадрон следует, если возможно, на Надь-Михали, а не как посчитал Землер, без учета обстоятельств и любой ценой. Название местечка Надь-Михали, хотя и произнесенное в столь критический момент, настолько меня растрогало, что я сразу вспомнил о событиях, которые у меня связывались с этим названием, так что я почти забыл про ситуацию, в которую намеревался ввергнуть нас неуправляемый человек, кому поручено здесь приказывать. Более того: это название меня растрогало тем сильней, что оно совпало именно с этой ситуацией. В Надь-Михали, или в Михаловце, как это звучит по-славянски, моя мать жила два или три года во время своего первого замужества, когда ее тогдашний муж был полковым командиром. Она часто об этом рассказывала, а также о семье Сцент-Кирали, или что-то вроде, с которой она была дружна и которая тоже жила там. У этой семьи Сцент-Кирали было имение в Надь-Михали, или около, я точно не помню, и лично их я не знал. А вот моя мать в последний раз видела их в Вене, незадолго до того, как она заболела и скончалась. Тогда с ними была девочка-подросток, о которой моя мать в последнее время часто рассказывала, как это бывает с пожилыми дамами, которые постоянно озабочены составлением партий для своих детей, и мать считала, что я когда-нибудь женюсь на ней, — теперь она, наверное, стала красивой девушкой и не без средств. Она, моя матушка, даже хотела, чтобы эта женитьба состоялась и много раз пыталась познакомить меня с теми людьми, но то ли я оказывался где-то в отъезде, то ли это меня вообще не интересовало, короче говоря, ничего из этого не вышло. Мать часто упоминала имя этой девочки. Но я его забыл. Потом моя матушка скончалась, и я больше об этом не думал. А теперь снова вспомнил. И о смерти моей матушки — с печалью, и то, как она умирала, и как она в последние дни стала такой маленькой и совсем жалкой. Однако я надеялся, что, может быть, Бог, или какие-либо старые боги нашего рода, может быть, какие-нибудь дальние родственники или, может быть, причисленные к лику святых предки, там, куда она ушла, могли бы ее хорошо принять. Я даже предполагал, что они вышли бы ей навстречу, может быть, пришли бы прямо в дом, как это бывает между близкими родственниками, когда происходит что-нибудь важное, чтобы посоветовать, помочь, или просто чтобы побыть рядом. Таким или подобным могло быть то таинственное существование, а в действительности уход моей матери произошел в конце концов с такой естественностью, так скромно и спокойно, что я был уверен — такой же надежный порядок вещей она найдет и на том свете.
Ее друзьям в Надь-Михали я охотно передал бы еще раз от нее привет, но признался самому себе, что у меня нет никакого шанса туда попасть, если Землер будет себя вести так же, как до сих пор. Теперь Землер пустил лошадь рысью, и эскадрон по четыре в ряд шумно следовал за ним, словно на параде. Что думали всадники и понимали ли они вообще, что готовилось, я не мог угадать, плоские славянские лица крестьян не выражали ничего, но вдруг массой людей и лошадей овладела странная нервозность, сразу почувствовалось беспокойство, как если бы в следующий момент весь эскадрон должен был сгинуть. Прежде всего тяжелый ирландский скакун Гамильтона, до этого постоянно шедший коротким галопом, неописуемо занервничал, и вдруг американец повернулся ко мне, сделал какое-то особенное движение, при котором было непонятно, имелся ли в виду ротмистр или его, Гамильтона, лошадь, — он показал себе на лоб и пожал плечами. Буря гнала сзади на нас огромные облака из снега и песка, это могло быть благоприятно для атаки, но и мы сами тоже не видели далее ста шагов. Пригнувшись и вобрав головы в меховые воротники, всадники скакали вперед. Все охранения подтянулись. И тут мы услышали с запада ослабленный ветром шум боя, который вскоре прекратился; один из соседних разведотрядов, возможно, натолкнулся на неприятеля, однако немедленно откатился назад.
Через короткое время дорога повернула еще круче направо и пошла прямо на восток. Немного спустя перед нами возникла небольшая длинная гладкая возвышенность. Это тянулась совершенно занесенная снегом береговая дамба, возвышающаяся над равниной Ондавы, и вдруг мы увидели прямо перед собой и мост, и слева от него — несколько рассыпанных домов небольшой деревушки Хор.
В этот момент Землер поскакал галопом; эскадрон, внезапно отпущенный на свободу, сразу рванулся вперед, и почти одновременно мы услышали несколько приглушенных снежной бурей выстрелов — лобовых и резких. Я услышал трубный звук атаки, и вся масса всадников, вытянув далеко над шеями лошадей лезвия длинных новомодных английских сабель, устремилась вперед. В несколько мгновений всадники достигли насыпи перед мостом. Я видел, как три или четыре драгуна выпали из седел, их словно снесло ветром, загасило, как пламя; несколько лошадей столкнулись. Снег, куски железа и мелкие камни, два из которых, взлетев вверх, попали в меня. Один из них с резким звуком ударился в мой шлем у виска, второй попал мне в грудь — слева, почти возле плеча. Хорошо, подумал я, что это не пули! Под нами уже гремел мост, и я видел, как русские посты, стоявшие здесь, были смяты конницей. Перед нами, на расстоянии нескольких сотен шагов, лежала деревня Вашархели, скрытая от нас береговой насыпью, из-за которой теперь выбегали толпы русских, и они сразу здесь же или после того, как пробегали некоторое расстояние по открытому полю, бросались на землю и открывали по нам прицельный огонь.
Но они опоздали. Перелетев мост, мы тут же развернулись из беспорядочной стаи в некое подобие фронта и сбивали лошадями русских на землю; некоторые из них еще бежали нам навстречу, а другие вскакивали с земли и спасались бегством, — и так мы достигли первых домов, после того как преодолели приблизительно за полминуты расстояние до окраины деревни, где мы русских искрошили в куски, а уцелевших погнали в деревню. Здесь они бросили оружие и сдались.
Все это продолжалось немногим более минуты. Мы еще не совсем пришли в себя от атаки, когда на деревенской улице раздались звуки трубы — сбор! Кроме того, я не мог вспомнить отдельные фазы боя или моменты схватки, мне казалось, что я не прискакал сюда, а прилетел и вдруг застыл посреди деревни, и непривычное удивление, что я вообще еще живой, охватило меня. Атака, если ее ведут верхом против пехоты, обычно абсолютно обречена на провал. А эта атака удалась. Противник либо спал, либо был каким-либо образом совершенно ошарашен, может быть, и снежная буря закрывала ему поле обзора: во всяком случае, эскадрон стоял здесь, на лошадях, и они раздували, храпя, ноздри, а рядом несколько наших с угрожающими жестами прижимали кучку пленных к стенам домов, и крестьяне тоже старались протиснуться на улицу и сбивались вокруг нас, что-то невнятно выкрикивая. Потери у нас были сравнительно невелики: не более пятнадцати всадников.