Барон на дереве
Шрифт:
— What are you doing up there? Что вы делаете там, наверху? Как вы смеете? Come down! [64]
Позади послышался легкий шелестящий смех Виолы.
Оба соперника пребывали в полнейшей растерянности. Значит, был еще третий, и он присутствовал при их объяснении. Положение осложнялось.
— In any way, [65] — воскликнули они, — мы остаемся заодно!
— Клянемся честью!
— Ни один из нас не позволит делите любовь миледи с кем бы то ни было!
64
Спускайтесь! (Англ.)
65
Во
— Никогда в жизни!
— Но если вы все же согласитесь…
— И в этом случае только заодно. Мы согласимся лишь вместе.
— Хорошо! А теперь прочь отсюда!
При этих словах Козимо стал кусать палец, в бешенстве оттого, что готов был помешать свершению мести. "Так пусть же она свершится!" И он снова скрылся в листве. "Сейчас они закричат", — подумал Козимо и зажал уши. И тут из двух глоток одновременно вырвался отчаянный вопль. Оба лейтенанта сели на ежей, спрятанных под попонами.
— Измена! — Оба скатились на землю, оглашая воздух криками, отчаянно извиваясь, готовые, казалось, броситься на маркизу.
Но донна Виола, разгневанная больше их, крикнула ввысь:
— Подлая, злая обезьяна! — И, подскочив к каштану, полезла по стволу, столь быстро исчезнув из поля зрения офицеров, что они решили, будто она сквозь землю провалилась.
Наверху, в ветвях, Виола встретилась лицом к лицу с Козимо. Они смотрели друг на друга горящими глазами и в своем священном гневе были чисты, как неумолимые архангелы. Казалось, они вот-вот разорвут друг друга, как вдруг Виола воскликнула:
— О мой дорогой! Ты такой, каким я хочу тебя видеть, — ревнивый, беспощадный.
Она обвила его шею руками, и Козимо позабыл обо всем на свете. Но вот она выскользнула из его объятий, слегка откинула голову и задумчиво проговорила:
— Но ты видел, как они меня любят? Они уже готовы делить меня между собой.
Казалось, еще миг, и Козимо бросится на Виолу, но вместо этого он залез по веткам еще выше, стал кусать листья, биться головой о ствол.
— Они оба черви-и-и!..
Виола отпрянула от него, лицо у нее стало каменным.
— Тебе многому надо у них поучиться.
Она повернулась и поспешно спустилась с дерева.
Двум соперникам не оставалось ничего другого, как, забыв о недавней схватке, терпеливо вытаскивать друг у друга острые иглы. Донна Виола прервала их занятие:
— Садитесь в мою карету, живо!
Они скрылись за беседкой. Карета тронулась и вскоре исчезла вдали. Козимо на конском каштане закрыл лицо руками.
Для Козимо и для двух недавних соперников началось время жестоких мучений. Впрочем, вряд ли и Виоле было особенно весело. Я думаю, что маркиза мучила других лишь для того, чтобы помучить себя. Двое неразлучных офицеров неотступно следовали за ней, появлялись вдвоем то у нее под окнами, то, по ее приглашению, в гостиной, то коротали время в остерии в бесконечном томительном ожидании. Виола обольщала сразу обоих, требуя от них новых и новых доказательств любви, и соперники неизменно изъявляли готовность выполнить все ее требования и даже согласны были уже делить ее не только между собой, но и с другими;
После каждого нового обещания, вырванного у лейтенантов, Виола садилась на коня и мчалась к Козимо.
— Знай же, англичанин согласен на то-то и то-то… И неаполитанец тоже, — бросала она, едва завидев Козимо, с мрачным видом сидевшего на суку.
Козимо ничего не отвечал.
— Это и есть безграничная любовь, — не унималась она.
— Безграничное свинство! — кричал в ответ Козимо и исчезал в листве.
Такова была теперь их любовь, и они не находили выхода из этой взаимной жестокой пытки.
Английский флагманский корабль должен был сняться с якоря.
— Вы, конечно, останетесь! — сказала Виола сэру Осберту.
Сэр Осберт не явился на корабль и был объявлен дезертиром. Из солидарности и духа соперничества дон Сальваторе тоже дезертировал.
— Они оба стали дезертирами! — объявила победоносно Виола моему брату. — Из-за меня! А ты…
— А я?.. — закричал Козимо и пронзил Виолу столь гневным взглядом, что она не произнесла больше ни слова.
Сэр Осберт и Сальваторе ди Сан-Катальдо — дезертиры военно-морских флотов двух монархов — проводили время в остерии, играя в кости, бледные, беспокойные, страясь обобрать друг друга до нитки, а Виола дошла до предела недовольства собой и всем, что ее окружало.
Однажды она вскочила на коня и поскакала в лес. Козимо сидел на дубе. Она остановилась внизу, на лужайке.
— Я устала.
— От них?
— От всех вас.
— Ах так!
— Они дали мне высшее доказательство своей любви.
Козимо сплюнул.
— Но этого мне недостаточно.
Козимо взглянул на нее. А она продолжала:
— Ты не веришь, что любовь — это беспредельное самопожертвование, отказ от самого себя…
Там, на лужайке, она была прекрасна, как никогда, и достаточно было одного жеста, чтобы стерлось холодное выражение ее лица, исчезла гордая неприступность в осанке и она вновь очутилась в его объятиях…
Козимо мог сказать ей любые ласковые слова, ну хотя бы:
— Скажи мне, что я должен сделать для тебя, я готов… — И для него, для них обоих наступила бы пора безоблачного счастья.
Но он ответил:
— Любви не может быть, если не стремиться изо всех сил остаться самим собой.
Виола досадливо и устало махнула рукой. И все же она могла понять его, да, собственно, и понимала в глубине души, и у нее даже готовы были сорваться с губ слова: "Ты такой, каким я хочу тебя видеть", ее подмывало подняться к нему…
Она закусила губу. Сказала:
— Оставайся же самим собой один. "Но тогда бессмысленно быть самим собой", — хотел ответить Козимо. Вместо этого он процедил:
— Если ты предпочитаешь этих двух червей…
— Я не позволю тебе оскорблять моих друзей! — вскричала она, а сама думала: "Ты один мне нужен, лишь для тебя я делаю все эти глупости!"
— Значит, только меня можно…
— Я презираю твой образ мыслей!..
— Я неотделим от него.
— Тогда прощай. Сегодня же вечером уезжаю. Ты меня больше не увидишь.