Барон на дереве
Шрифт:
— Тот, кто сидит наверху, виден со всех сторон, — ответил Козимо, — а бывают такие, что готовы ползти по земле, лишь бы скрыть свое лицо.
— Знайте же, синьор, каждый из нас обязан показывать вам свое лицо ничуть не больше, чем свой зад.
— Я знаю лишь, что есть люди, которые занимаются столь почтенным ремеслом, что предпочитают прятать свое лицо.
— Соблаговолите сказать, каким ремеслом?
— К примеру, ремеслом шпиона!
Двое испанцев вздрогнули. Тот, что склонился над столом, даже не пошевелился, но Козимо впервые услышал его голос.
— Или же члена тайного общества, — отчеканил он. Этот намек можно было истолковать по-разному. Козимо так его и понял и громко ответил:
— Этот намек, синьор, можно истолковать
— Como, como? [67] — переспросил человек в широкополой шляпе и, в растерянности позабыв, что должен прятать лицо, приподнял голову и посмотрел Козимо в глаза.
67
Как-как? (Исп.)
Брат узнал его: это был иезуит дон Сульписио, его враг еще с тех времен, когда он жил в Оливабассе.
— Ага, я не ошибся! Хватит притворяться, достопочтенный падре! — воскликнул барон.
— Вы! Я так и знал! — ответил испанец, снял шляпу и поклонился, обнажив тонзуру. — Дон Сульписио де Гуадалете, superior de la Compaтнa de Jesus. [68]
— Козимо ди Рондо, вольный каменщик, принятый в братство!
Двое других испанцев тоже представились с легким поклоном:
68
Супериор иезуитского ордена (исп.).
— Дон Калисто!
— Дон Фульхенсио!
— Вы тоже иезуиты?
– ЎNosotros tambien! [69]
— Разве ваш орден не был недавно распущен по приказу Папы?
— Но не для того, чтобы оставить в покое подобных вам еретиков и вольнодумцев, — сказал дон Сульписио, обнажая шпагу.
Это были испанские иезуиты, которые после роспуска их ордена предприняли новый поход, пытаясь повсюду создать вооруженное ополчение, чтобы бороться с новыми идеями и теизмом. Козимо тоже взялся за шпагу. Вокруг собралось много народу.
69
Да, мы тоже! (Исп.)
— Соблаговолите сойти вниз, если вы хотите сразиться со мной caballerosamente! [70] — воскликнул дон Сульписио.
Чуть поодаль начиналась роща ореховых деревьев. Было время сбора плодов, и крестьяне развесили между деревьями полотнища, чтобы собирать в них сбитые палкой орехи. Козимо добежал до одного из деревьев, прыгнул на полотно и сразу же выпрямился, напружинив ноги, скользившие по гладкой ткани этого своеобразного огромного гамака.
— Поднимитесь немного вы, дон Сульписио, потому что я и так спустился ниже, чем это в моих правилах! — И обнажил шпагу.
70
Как подобает дворянину! (Исп.)
Иезуит вскочил на туго натянутое полотнище. Ткань все время проваливалась под их тяжестью, грозя заключить дуэлянтов в мешок; обоим трудно было удерживать равновесие, но их ненависть была столь велика, что противникам удалось скрестить шпаги.
— Во славу Всевышнего!
— Во славу Великого творца Вселенной!
Они обменялись первыми ударами.
— Раньше
— Она умерла в монастыре.
Козимо это известие явно привело в замешательство, хотя думаю, что дон Сульписио все выдумал; бывший иезуит воспользовался минутной растерянностью Козимо, чтобы нанести вероломный удар. Сделав ложный выпад, он разрубил узел, которым полотнище было привязано к ветвям на стороне Козимо. Брат наверняка свалился бы на землю, если бы одним стремительным прыжком не перескочил на другую сторону и не уцепился за край полотнища. Когда он прыгнул, его шпага, несмотря на ряд парирующих маневров дона Сульписио, вонзилась врагу прямо в живот. Дон Сульписио выронил из рук оружие, согнулся, соскользнул вниз по обвисшей простыне и свалился на землю там, где сам перерезал веревку. Козимо мгновенно вскарабкался на дерево.
Два других бывших иезуита, подхватив тело своего раненого или убитого (это так и осталось неизвестным) собрата, умчались прочь и больше у нас не показывались.
Вокруг окровавленной простыни столпились люди. С того дня мой брат повсюду прослыл франкмасоном.
Таинственность, окутывавшая деятельность братства, не позволила мне узнать больше. Когда я, как уже упоминал, тоже вступил в тайное сообщество, то о Козимо говорили как о давнем масоне, отношения которого с ложей были, правда, не совсем ясны: одни называли его "нерадивым братом", другие — еретиком, принявшим иной обряд, третьи даже отступником, но все неизменно с глубоким уважением вспоминали о его прежней деятельности. Не исключено даже, что именно он был легендарный мастер Дятел-каменщик, которому приписывали основание ложи "Восток Омброзы"; к тому же описание изначально принятого этой ложей ритуала говорит о явном влиянии брата — достаточно сказать, что неофитам завязывали глаза, поднимали на вершину дерева и оттуда спускали на веревках.
Первые собрания франкмасонов происходили у нас ночью в лесу. Так что участие в них Козимо было более чем оправданно, независимо от того, он ли получил от своих заграничных корреспондентов издания с масонскими уставами и основал в Омброзе ложу, или же кто-то иной, приняв посвящение во Франции либо в Англии, ввел масонские обряды у нас. Не исключено, что масонская ложа существовала в Омброзе уже давно, но Козимо о ней не знал, пока однажды ночью, бродя по лесу, не увидел на освещенной факелами просеке сборище людей в странных одеждах, державших в руках какие-то странные орудия, и не остановился послушать; не утерпев, он, видимо, вмешался, посеяв всеобщую растерянность одним из своих неожиданных афоризмов, к примеру таким: "Коль ты воздвигаешь стену, подумай о том, что останется снаружи". Эту фразу я слышал от него не раз, как и другие, столь же загадочные, и масоны, признав его высокую ученость, приняли брата в ложу, возложив на него особые поручения и введя, по его предложению, целый ряд новых обрядов и символов.
Как бы то ни было, все время, пока мой брат был связан с масонской ложей под открытым небом (называю ее так, чтобы отличить от ложи, собиравшейся впоследствии в одном из домов), набор ритуальных предметов был весьма богат и включал в себя телескопы, сов, сосновые шишки, гидравлические насосы, грибы, картезианских водолазов, паутину, Пифагоровы таблицы. В большом количестве были представлены и черепа, причем не только человеческие, но и коровьи, волчьи, орлиные. Сюда же входили и лопатки каменщика, ватерпасы и компасы, составлявшие неотъемлемую часть обычной масонской литургии. Все это в те времена можно бьшо видеть на ветвях в самых причудливых сочетаниях и приписывалось безумию брата. Лишь немногие намекали, что теперь эти ребусы имели куда более серьезный смысл; впрочем, так и не удалось провести четкую грань между прежними и новыми наборами предметов, и нельзя бьшо с уверенностью утверждать, что с самого начала это не были сокровенные знаки какого-нибудь тайного общества.