Барон Унгерн
Шрифт:
Напротив, историк Ирина Ломакина в своей интереснейшей книге «Грозные Махакалы Востока» со всей определенностью указывает, что «он (Унгерн. — А. Ж.) не встретился с Джа-ламой в 1912 году, уехал из Монголии». Биографические сведения об Унгерне в это время крайне скупы, противоречивы и даже фантастичны.
… В 1991 году в журнале «Гиперборея» («интеллектуальный орган новых Сил Севера») под псевдонимом Леонид Охотин была опубликована статья конспиролога А. Г. Дугина «Унгерн — бог войны». По концентрации фантастических эпизодов, фигурировавших в ней, данная работа не уступала иному роману «фэнтези». Приведем лишь один из подобных эпизодов, особо примечательный тем, что его неоднократно воспроизводили в своих трудах, посвященных барону, самые разные авторы:
«В 1912 году Унгерн посетил Европу: Австрию, Германию,
По сведениям, сообщенным Краутхофом в его книге об Унгерне «Ich Befehle» — «Я приказываю», — в Париже он встретил и полюбил даму своего сердца, Даниэллу. Это было в преддверии Первой мировой войны. Верный своему долгу по призыву царя, барон вынужден был вернуться в Россию, чтобы занять свое место в рядах Императорской армии. На родину Унгерн отправился вместе со своей возлюбленной, Даниэллой. Но в Германии ему угрожал арест как офицеру вражеской армии. Барон предпринял поэтому чрезвычайно рискованное путешествие на баркасе через Балтийское море. В бурю маленькое судно потерпело крушение, и девушка погибла. Самому ему удалось спастись лишь чудом. С тех пор барон никогда уже не был таким, как прежде. Отныне он не обращал никакого внимания на женщин. Стал предельно аскетичен во всем и невероятно, нечеловечески, жесток».
Конечно, все вышеприведенное — не более чем вымысел, романтическая сказка, отчасти смахивающая на бред. В зрелом возрасте Унгерн вообще не бывал в Западной Европе (исключение — боевые действия во время Первой мировой войны), однако с помощью данной душераздирающей легенды в стиле латиноамериканских «мыльных» сериалов отдельные авторы пытаются объяснить жестокость и мрачную замкнутость барона, вывести его склонность к мизантропии…
Большинство биографов Унгерна приводят гораздо менее романтичные, но более достоверные версии жизненного пути барона.
Так, М. Г. Торновский пишет, что Унгерн оставался в Монголии вплоть до самого вступления России в Первую мировую войну — 19 июля (1 августа нового стиля) 1914 года: «… при объявлении Германией войны России барон Унгерн из Кобдо спешит в Читу… чтобы с первым отходящим казачьим полком поехать на театр военных действий. Но в Чите выяснилось, что забайкальские казаки не предназначаются к отправке в первую очередь ввиду неопределившейся позиции Японии, и когда забайкальцы пойдут на войну и пойдут ли еще — неизвестно. Барон Унгерн едет самостоятельно на запад и поступает в один из второочередных полков Донского казачьего войска, действующего на Австрийском фронте». Такие же сведения приводит в своих воспоминаниях об Унгерне еще один из офицеров его дивизии, H.H. Князев: «Известия о вспыхнувшей на Западе войне были для барона зовом из мира грозной действительности. Роман Федорович спешит вступить в казачьи ряды. В Чите он выясняет, что забайкальцы получили распоряжение оставаться на местах. Одиночным порядком барон едет на фронт и поступает в один из действующих полков Донского казачьего войска…»
По другим сведениям, Унгерн покинул Монголию в конце 1913 года, вернулся в Россию. Начало войны застало его в Ревеле, где он вместе со своим двоюродным братом Фридрихом вступает в ряды Императорской армии. В сохранившемся послужном списке Р. Ф. Унгерна имеется запись: «По объявлении мобилизации, призван на службу в 34-й Донской казачий полк действующей армии…» Барона Унгерна, отставного сотника Забайкальского казачьего войска, не имеющего ни полноценной гражданской профессии, ни семьи, ни каких-либо сбережений, ждет его первая настоящая война.
Глава 5
Война
В начале минувшего века многие обеспеченные русские семьи предпочитали выбирать для отдыха германские курорты: целебные воды, хорошие врачи, умеренные цены, да и вообще чисто и культурно. Выражение «поехать в Баден-Баден» стало «крылатым» благодаря писателю Д. Хармсу значительно позже, но в начале XX века каждое лето «на водах» в Баден-Бадене и других немецких курортных местечках собирался весь русский аристократический бомонд.
Не было исключением и лето 1914 года. 28 июня прозвучал выстрел в Сараеве — боснийский серб Гаврило Принцип, член тайной военизированной организации «Млада Босна», застрелил наследника австро-венгерского престола эрцгерцога Франца Фердинанда и его супругу графиню Софию фон Гогенберг. Трагический парадокс заключался в том, что эрцгерцог имел в Австро-Венгрии репутацию славянофила, был женат на чешке (София фон Гогенберг принадлежала к одному из старых чешских дворянских родов) и был решительным
Вооруженное столкновение Австро-Венгрии и России наследник австрийского престола считал гибельным для обеих монархий: «Война с Россией — это для нас конец… Неужели австрийский император и русский царь должны свергнуть друг друга и открыть путь революции?» Это было воистину пророческое замечание.
Несмотря на то что после сараевского убийства политическая ситуация в Европе ухудшалась с каждым днем, большинство европейцев не верило в неизбежность грядущей войны. Среди них были и довольно крупные (соответственно, хорошо информированные) военные чины. Состоятельные русские офицеры и генералы, выехавшие вместе с семьями на немецкие курорты, не торопились прерывать свой отдых. Тем не менее война приближалась, и приближалась неотвратимо.
В конце июня 1914 года генерал от кавалерии А. А. Брусилов отдыхал на немецком курорте Бад-Киссинген, известном своими целебными водами. Один из последних мирных европейских вечеров запомнился ему особо: «В тот памятный вечер весь парк и окрестные горы были великолепно убраны гирляндами, флагами, транспарантами. Музыка гремела со всех сторон. Центральная же площадь, окруженная цветниками, была застроена прекрасными декорациями, изображавшими московский Кремль, его церкви, стены, башни. На первом плане возвышался Василий Блаженный. Нас это очень удивило и заинтересовало. Но, когда начался грандиозный фейерверк с пальбой и ракетами под звуки нескольких оркестров, игравших «Боже, царя храни» и «Коль славен», мы окончательно поразились. Вскоре масса искр и огней с треском, напоминавшим пушечную пальбу, рассыпаясь со всех гор на центральную площадь парка, подожгла все постройки и сооружения Кремля. Перед нами было зрелище настоящего и громадного пожара. Дым, чад, грохот и шум рушившихся стен. Колокольни и кресты церквей наклонялись и валились наземь. Все горело под торжественные звуки увертюры Чайковского «1812 год». Мы были поражены и молчали в недоумении. Но немецкая толпа аплодировала, кричала, вопила от восторга, и неистовству ее просто не стало предела, когда сразу при падении последней стены над пеплом наших дворцов и церквей, под грохот апофеоза фейерверка загремел немецкий национальный гимн.
«Так вот в чем дело! Вот чего им хочется!» — воскликнула моя жена. Впечатление было сильное. «Но чья возьмет?» — подумалось мне».
«Великая война» — так первоначально именовали в Европе войну 1914–1918 годов. В России ее называли «Второй Отечественной». «Первой Отечественной» была война с Наполеоном в 1812 году.
После начала войны император Николай II находился под сильнейшим влиянием воспоминаний о войне 1812 г. Перед объявлением манифеста в Зимний дворец была доставлена икона Казанской Божьей Матери, перед которой молился, отправляясь на войну с Наполеоном, фельдмаршал М. И. Кутузов. Само зачтение Манифеста происходило в точном соответствии с церемонией 1812 года. Страна испытала необычайный взрыв патриотических чувств. В неподдельном народном энтузиазме было нечто величественное. Это без исключения отмечали все очевидцы разворачивающихся грозных событий. «Объявление войны Францией вызвало манифестации перед французским посольством. Петербург еще больше забурлил. Толпы народа всякого звания и положения ходили по улицам с царскими портретами и флагами и пели «Спаси, Господи, люди Твоя». Кричали бесконечное ура», — писал современник. Запасные офицеры, не дожидаясь мобилизационных предписаний, вступали в отправлявшиеся на фронт полки…
Прибалтийские немцы и шведы не были исключением. Их родиной была Российская империя, они давали присягу на верность русскому царю, за них они и были готовы воевать, «не щадя живота своего». В действующую армию вступили и многочисленные родственники барона. Несмотря на патриотическую позицию, которую заняло остзейское дворянство, в России вспыхнула волна шпиономании. В любом носившем немецкую фамилию подозревали германского агента. Вот что писал о «шпионских историях» первых дней великой войны генерал А. И. Спиридович, начальник охраны царской семьи, владевший, в силу своего положения, всей полнотой информации: «В первые же дни в Петербурге заговорили о шпионаже немцев. Имя графини Клейнмихель, у которой будто бы был политический салон, где немцы черпали нужные сведения, было у всех на устах. Рассказывали, что ее арестовали. Говорили, что за измену расстреляли бывшего градоначальника Д. Все это были досужие сплетни, вздор, но им верили. Были даже очевидцы расстрела».