Баронесса Настя
Шрифт:
— В Москву полетим.
— В Москву?.. Зачем тебе, немке, Москва? Ну, да ладно: Москва так Москва. Закажу билеты на троих,
И на собаку.
В соседней комнате послышались мужские голоса. Это были Роберт и капитан.
На следующее воскресенье на вечер была снова назначена прогулка на яхте. Был проложен маршрут и определено время плавания — трое суток. Роберт пригласил друзей; несколько семей из Майами, артистов из театра оперетты, четырёх девочек из тётушкиной школы. Прилетевшие фон Линц и Пряхин тоже получили приглашение. И как только они ступили на корабль и разместились по отведённым им каютам, Фира пригласила их к себе в трёхкомнатную каюту-салон, ранее принадлежавшую тётушке Брохенвейс, а теперь торжественно подаренную любимой племяннице.
Фира была дочкой младшего брата Брохенвейс, с младенчества воспитывалась в доме бездетной тётушки, а Роберт являлся сыном умершего в молодости среднего брата дядюшки, Между кузеном и кузиной подспудно, по мере приближения смерти тётушки и дядюшки, закипала борьба за обладание одним из крупнейших состояний в Америке. Им, конечно, можно было пожениться, но об этом не было и речи: ни тётушка, ни дядюшка не хотели этого. Роберт был молод, умён и красив. Он рассчитывал жениться на новых миллиардах и удвоить, а то и утроить свои капиталы. Тётушка разделяла эти планы, но с тем условием, чтобы её капиталы после её смерти перешли в собственность Фирочки. Жаль только, что до сих пор никто не знал размеров тётушкиной доли, — скряга-дядюшка хранил в сейфе своё завещание, — но все подозревали, что и дядюшка, и его племянник плетут интриги вокруг нежеланной и постылой девчонки, — вплоть до объявления её прихваченной болезнью Дауна, то есть умственно дефективной. И Фира чутьём дрессированной овчарки слышала за своей спиной нечистую игру, но, конечно же, не могла соперничать в интригах со всесильным Робертом. Впрочем, несколько миллионов наличными у неё имелось. Часть из них она готова была потратить на судей и адвокатов.
Эпизод с фон Линцем и Пряхиным был её первым серьёзным шагом в борьбе за свои интересы.
Фон Линц прилетел в Майами под именем австрийского банкира Лизенберга, а Пряхин — его секретаря Иоганна Дюрера.
Фон Линц явился к Роберту с повинной и с горячим стремлением вновь вернуться в ложу и служить «братьям», как служил он им всю войну. Роберт тепло принял его.
— Я верил, что вы вернётесь. Ведь вы же знаете: покинуть нас — равносильно самоубийству. — При этом он пристально и благосклонно посмотрел на Пряхина: дескать, ты молодой, запомни это, — А теперь идите к моей кузине, она вас ждёт.
Провожая их взглядом, Роберт подумал: «Генералу мы найдем дело в новой Германии, а этого русского молодца покрепче привяжем к ложе и, может быть, дадим в жены одну из птичек тётушки Брохенвейс. Молодой, умный, при нашей-то помощи стремительно пойдёт наверх».
Возможно, следовало женить его на Фире. Тогда бы она жила в России и не претендовала на часть наследства. Была у него и такая мысль: породниться через неё с ещё одним банковским домом — Чикагским, например, или Детройтским. Но тогда возможны интриги, потянутся руки к его миллиардам. Где-то стороной шли мысли о тайном сговоре за его спиной Пряхина и Насти. Чувствовал, знал: тянутся они друг к другу, но допустить развития их отношений никак не мог. Настя, как заноза, всё глубже вонзается ему, Роберту, в сердце, сладко томит и манит. Он в эти дни только и думает о ней и ничего другого не может придумать, как только держать её возле себя в роли секретарши. Но это до женитьбы. Жениться же он может только на деньгах, и непременно на миллиардах. Он должен быть всесилен не только в ложе, но и в мире финансовом. Сейчас он контролирует Совет майамских банков, а должен возглавить империю — Майамскую, Чикагскую, Детройтскую... Может быть, его руки дотянутся и до Нью-Йорка.
Настя могла быть только невидимкой, певцом за сценой, — другой роли для неё не было. «Сегодня надо многое решить...» — думал он, ещё не зная хорошенько, что он будет решать и каким образом.
К нему в каюту собирались деловые люди — директора банков, их дочери. Роберт пригласил всех к столу. Началась деловая беседа, каждый имел здесь свой интерес, и разговор принимал всё более оживлённый характер. Роберт много ел и пил, — пил, причём, больше обычного, и это заметили его собеседники. В самый разгар беседы он неожиданно поднялся»
— Я выйду на палубу, освежусь.
Он пошёл на другую сторону носовой палубы. Ночь была тёплой, звёздной. Внизу, рассекаемые кораблём, шелестели волны. Близилась полночь. Он стоял у поручня носовой палубы, смотрел на дверь Фириной каюты и думал, как бы оттуда выманить Настю. И оторопел: Настя сама вышла из каюты и, не видя Роберта, встала у поручней недалеко от него. Роберт подошёл к ней и, горячо, взволнованно дыша, взял её за руки.
— Настя!.. Хочу поговорить с вами, начистоту, решился, наконец.
— Что вам угодно, сударь? — спросила Настя, высвобождая руки.
Тон её голоса, холодный и даже враждебный, задел его самолюбие. Он схватил Настю за плечи, привлек к себе, попытался поцеловать. Настя сопротивлялась, ударила его по щеке.
— Как вы смеете? — раздался её голос.
И тогда Роберт, уязвленный таким отпором и разгорячённый вином, рванул на ней платье. Настя вскрикнула и вновь ударила Роберта. Как раз в эту минуту в дверях каюты появился Пряхин и в свете, вырвавшемся из открытой двери, увидел потрясшую его сцену: барсом подскочил к Роберту, приподнял и — швырнул за борт. Роберт вскрикнул, и крик его тотчас потонул в ночи. Его никто не услышал, и никто не заметил происшедшей сцены. Корабль, шелестя волнами, продолжал свой путь.
— Что же мы наделали? — испуганно прошептала Настя.
Пряхин тяжело дышал.
— А ничего... Мы ничего не знаем, никого не видели.
— Конечно, конечно. Однако же...
Она ощупала своё порванное платье.
— Пойди в спальню, там на спинке кресла висит халат.
Бросив за борт платье, Настя облачилась в халат и привела в порядок причёску.
— А теперь... Как ни в чём не бывало пойдём в Фирину каюту.
Фира, торжественно сияя чёрными глазами и протягивая каждому из них билет, сказала:
— Через два дня вылетаете в Москву. Только просьба: Роберту — ни слова. К вашей гостинице подойдет автомобиль, — улыбнулась она Пряхину, — и в нем будем я, баронесса Функ и Анчар.
Она взглянула на Настю.
— Я всё устрою. И всё будет о-кэй!
Вошёл капитан. Встревоженный, почти испуганный, спросил:
— Где мистер Роберт?
Все пожали плечами: не знают они, где мистер Роберт.
Утром, во время завтрака, никто не спрашивал о Роберте. Если капитан что-то и подозревал или знал о ночной трагедии, то молчал сознательно, — таинственным и страшным для него было исчезновение хозяина. Все другие из соображений такта не пытались установить место, где и с кем уединился Роберт. И на другой день, и потом, когда все сходили по трапу, покидая корабль, никто не спросил о нём. Роберта всегда окружала тайна...
В условленный день и час генерал фон Линц, Пряхин и Настя вылетали из аэропорта Майами.
Судьба Роберта их уже не интересовала. Каждый был занят мыслями о доме.
Они знали, что у стен Берлина заканчивалась Вторая мировая война, а где-то уже зачиналась война очередная, на этот раз без применения пушек. Но она была ещё впереди.