Баронесса Настя
Шрифт:
Кейда знала из книг об этом дивном явлении природы, но конечно же не думала, что будет когда-нибудь жить у его истоков.
Из малоприметной двери в левом крыле дома вышла немолодая женщина, кивнула Роберту.
— С приездом, сэр!
— Баронесса Функ. Будет жить в нашем доме, — представил Роберт Кейду.
— Я знаю, — сказала женщина, — Меня зовут Мэри. Мисс Мэри.
Она повела гостью по коридору к лифту и поднялась вместе с ней на третий этаж.
— Этот лифт ваш. Только ваш, — известила она Кейду, и добавила: — И входная дверь, и ваши комната не
Говорила строго, и так, будто она здесь была начальницей и все ей повиновались.
— Вот ваша комната, а там, — показала она на дверь, — спальня, Из неё вход в туалетную. Располагайтесь.
И, не взглянув Кейде в глаза, не вымолвив больше ни слова, удалилась, Кейда невольно вспомнила фрау Мозель и приём, учиненный ей семейством Функов, покачала головой. Впрочем, она решила ничему не удивляться.
Окна были закрыты, свет приглушён шторами. Настя раздёрнула их и настежь растворила окно. Ей открылся вид на океан, сиявший под солнцем расплавленным золотом. К берегу от дома тянулись ряды высоких деревьев, — они, как пики, вонзались в небо острыми вершинами. Во дворе, в аллеях, на белых лавочках никого не было. Пусто и дико. Деревья и океан.
Она заглянула в спальню: две кровати, ковёр, кресла, круглый столик и трельяж со множеством туалетных приборов. Чисто, красиво, но просто — не то, что в замке Функов, нет и намёка на блеск и роскошь.
В туалетной комнате роскоши было побольше. Голубая квадратная ванна, как маленький бассейн, предметы туалета, разные виды мыла, наборы полотенец — всего в изобилии.
Настя снова вернулась в гостиную. Заметила книги. Их немного, разложены то там, то здесь — в беспорядке.
Раскрыла одну — на русском языке! Читала:
«Сами израильтяне представляли собой результат смешения по крайней мере двух человеческих типов: семитического и сирийского, или хеттийского. Издревле разделены они были на двенадцать колен израилевых, согласно именам своих праотцов».
И дальше: «И рассыпьтесь в народах, и всё в проклятом их доме отравите удушьем угара И каждый сеет по нивам их семя распада повсюду, где ступит и станет. Хаим, Наум, Бялик».
Никогда не читала Настя таких откровений. Ещё не вполне понимала смысл прочитанного, но было ясно: речь идёт о евреях. Вспомнила, как с раннего детства её учили любить евреев. «Они обижены, гонимы, их притеснял царский режим, не пускал в Россию, в города... Помогайте им, давайте дорогу...», а тут:
«И всё в проклятом их доме отравите удушьем угара...»
«В их доме...» То есть в нашем...
Поглубже устроилась в кресле, читала:
«В отчётливой форме был сформулирован и впоследствии записан в библии призыв к истреблению всех неевреев, т. е. других народов, проживавших в Ханаане! Призыв этот был первым в мировой истории "теоретическим" обоснованием расового геноцида, что впоследствии приняло острые формы и сказалось в XIX-XX столетиях при формировании идеологии политического сионизма».
Странная это была книга...
Вошла девочка с подносом. Поклонилась и стала расставлять на столе кофейный прибор, вазочки с печеньем,
— Как вас зовут?
Девочка чуть слышно замычала, закивала головой, и — вышла.
«Немая, — подумала Настя. — Вот первая странность. И, может быть, тайна».
Пила кофе и продолжала читать:
«В Талмуде говорится: "Вы, все евреи, вы — люди, а прочие народы не люди, так как их души происходят от злых духов, тогда как души евреев происходят от' Святого Духа Божьего", "Бог дал евреям власть над жизнью; и имуществом других народов" и потому "лучшего из гоевубей!"»
Прочитав эту последнюю заповедь, Настя осторожно, точно гранату, положила на стол книгу. Было страшновато, но её разум нормального человека не мог воспринять до конца существо изложенного в книге, отторгал его...
Взгляд её остановился на позолоченной собачьей головке, как бы выглядывавшей из стены. Подошла, тронула собачку пальцами. Стена, дрогнув, раздвинулась, и там, внутри, открылся гардероб женского платья: кофты, юбки, костюмы, сарафаны, В отдельном отсеке — купальные костюмы, пляжные полотенца, в другом — плащи, куртки, лёгкие пальто,
Подобрав и сложив всё необходимое для купания в сумку, — нашла её тут же, в гардеробе, — она снова нажала на собачью голову и направилась к выходу. Стена за её спиной сомкнулась,
Лёгкой, летящей походкой спускалась Кейда к океану, и не было смущения, что вот она, случайная гостья в чужом доме, ни у кого не спросясь, в лёгком как облачко халате, в неслышных на ноге босоножках, отправилась на берег. Её встретили тут нелюбезно, и она решила не церемониться, заявив о своих правах на независимость. В конце концов она баронесса.
Сбросив халат и туфельки, смело вошла в воду. Не посмотрев по сторонам, не оглянувшись, широко загребая под собой, устремилась на глубину. И была уж далеко от берега, когда услышала за спиной крик: «Туда нельзя! Там сетка!»
Она повернулась и увидела на берегу стайку девушек, даже по-пляжному «одетых» смело, а скорее раздетых: у каждой в волосах или белел, или алел, или синел цветок. Чуть поодаль от них стоял высокий и худой мужчина в белых брюках и майке. Он продолжал кричать и махать руками:
— Возвращайтесь! Там сетка!
Голос был странный — ни мужской, ни женский. И в его немецком звучал дурной акцент,
С видом независимым и гордым выходила Настя из воды, В сторону дяди в белых брюках даже не повернула головы, зато дюжина смотрящих на неё во все глаза девушек её поразили и обескуражили. Казалось невероятным, что эти шестнадцати-семнадцатилетние наяды были обнажены и не стеснялись стоявшего тут же мужика.
— Вы баронесса Функ? — подступился к ней долговязый с полуженским визгливым голосом. Он шаркнул по песку босыми ногами и как-то несуразно дёрнулся. — Моё вам почтение, позвольте представиться: я — мистер Фишкин. Немец, родился в России, а теперь — коренной американец. А это, — он обвёл рукой стайку девиц, — ваши ученицы. Вы будете обучать их русскому языку.