Шрифт:
М.Горький
Барышня и дурак
Стёртые камни панелей покрыты холодной слизью; над улицей колышется мокрая кисея тумана, а сквозь неё лениво сочится полуснег, полудождь какой-то грязноватый пепел. Голубые шары фонарей освещают тёмный измятый снег, сырые стены домов, слёзные потоки на тусклых стёклах окон. Столбы фонарей не видны в тумане, круглые шары огня скучно и непонятно висят в воздухе, насыщенном запахами дыма и конского навоза.
Барышне грустно почти до слёз, до тихого отчаяния. Она трижды прошла взад и вперёд всю улицу
Медленно передвигая ноги, боясь, чтоб не свалились растоптанные галоши, барышня идёт и щурится, глядя на огни в воздухе, - когда прищуришься, голубые шары фонарей покрываются серебряными иглами. А если на ресницах осядут капельки тумана - эти иглы горят радужно.
Из переулка, прямо на неё, вышел мужчина и остановился под фонарём, оглядываясь, как заплутавшийся.
На нём широкая шляпа, мокрые усы обвисли, закрыв рот. Он похож на военного. Барышня улыбнулась ему, он, приподняв шляпу, тоже ответил улыбкой.
– Пойдёте?
– спросила барышня.
– Если позволите, - глухо сказал он.
– Почему же нет?
Он наклонил к ней костлявое лицо, тихо спросив:
– А куда?
– Куда хотите.
– Вы далеко живёте?
– Да, очень. Ко мне - нельзя!
– Тогда - как же?
– А тут, близко, есть такие комнаты, - сказала барышня и, шагнув вперёд, поскользнулась.
– Осторожно, - тихонько воскликнул он, подхватив её под руку, и тихонько, неловко повёл.
Барышня поглядела на него из-под намокшей шляпы опасливо; она знала мужчин, - в этом чувствовалось что-то неясное, непривычное ей: он говорит вежливо, даже ласково, и смотрит в лицо её как-то особенно, словно влюблённый. Глаза у него серые, усталые и кроткие, как у комнатной собаки. В нём есть что-то смешное.
"За сорок", - подумала барышня и деловито сказала:
– Я дешевле трёх не беру!
– О!
– воскликнул он, шевеля усами.
– Сколько хотите, сколько угодно.
Это возбудило у барышни чувство тревоги.
"Распутник, должно быть", - подумала она и даже вздрогнула от брезгливости.
Улица, задушенная туманом, бесконечно плыла в даль. Миновали площадь, пронёсся одноглазый автомобиль, проехал извозчик, среди улицы чёрным столбом стоял полицейский.
Было тихо, и в этой мокрой тишине - точно лилась вода по водосточным трубам - звучал глуховатый, воющий голос.
"Жалуется, что ли?
– соображала барышня, вслушиваясь в звук и не улавливая связи слов.
– Врёт, наверно..."
Остановились у высоких ворот пред серым домом без огней в окнах; барышня толкнула рукою калитку, в тёмной дыре под воротами кто-то завозился, закашлял и сказал хрипло:
– Черти носят...
– Трущоба, - пробормотал мужчина, выпустив руку барышни и вытягивая её вперёд, но тотчас споткнулся и схватил барышню за плечо.
– Не надо падать, - сердито посоветовала она, ускользнув из-под его руки, открыла дверь в стене, под ноги ей легла полоса серого света, она нерешительно потопталась на нём и, сказав: "Ну?" - вошла в узкий коридор с дверями направо и налево, как в тюрьме.
Из серой стены выпрыгнул лысый старичок в очках, с папиросой, воткнутой в грязную бороду, уставился на них стеклянными глазами, вытирая ладони рук о ляжки.
– В рубль?
– спросила барышня.
– Что?
– Комнату.
– Получше, - тихо сказал мужчина.
Тогда старик лягнул ногою дверь сзади себя и проговорил детским голосом:
– Три целковых. Что подать - лимонаду, чаю?
– Чаю, - приказала барышня.
Вспыхнул холодный белый огонь, осветив маленькую комнату с диваном, двумя креслами, столом, широкой кроватью у стены и умывальником.
– Грязновато, - сказал мужчина, сняв шляпу.
– Дороже - нет, - отозвалась барышня. С этим человеком не хотелось говорить, и в то же время он возбуждал желание сказать ему что-нибудь обидное.
Вот он снимает мохнатое пальто, украшенное серебряным инеем тумана, и бормочет, раздражая:
– Здесь пахнет старым одеялом и бараниной...
Поправляет длинными пальцами слежавшиеся под шляпой волосы. Он - худой, угловатый, лицо унылое. Но одет чисто - в тёмно-синюю пару дорогого сукна, в хорошие ботинки с гамашами, а в галстухе - булавка с бирюзой.
"Какой-нибудь по электричеству", - сообразила барышня, усевшись в кресло, осматривая мужчину.
– Вы по электричеству служите?
Он круто обернулся к ней.
– Почему вы так думаете?
– Догадываюсь.
– Нет, я по другой части...
Старичок внёс два стакана чая, положил на стол ключ от двери.
– Больше ничего?
Барышня, не ответив старику, взяла стакан чая в ладони.
– Холодно!
– Да, холодно, - слишком торопливо повторил мужчина, садясь в продавленное кресло и потирая колени.
– И, главное, - внутри холодно, в душе холодно и пусто. Даже как будто и вовсе нет души, - это бывает с вами?
– Бывает, отчего же нет?
– солидно отозвалась барышня.
– Вы боитесь этого?
Она посмотрела на него исподлобья, не отвечая. Мужчина улыбался, и это было неприятно: говорит грустно, а сам улыбается. Всё шло не так, не обычно. Другой бы сел рядом, обнял и весело заговорил о разных пакостях. А этот сидит где-то далеко, не обращая внимания на даму, тянет слово за словом, как полусонный; время идёт медленно и скучно. Улыбается он какой-то раздавленной улыбкой, - это не улыбка весёлого человека, который собрался пошалить, и не улыбка привычного распутника, презирающего женщину.