Шрифт:
М.Горький
И еще о черте
Приятно утомлённый всем, что он видел, слышал и говорил в заседании бюро своей партии, Иван Иванович Иванов, придя домой, лёг в кабинете на диван, улыбаясь, сладко потянулся и застыл в истоме отдыха.
За окном дребезжали пролётки извозчиков, в голове ещё звучало эхо свободных речей, он вспоминал живую игру слов, красивые фразы, ловкие обороты, возбуждённые лица ораторов и - вдруг почувствовал, что он не один.
Невольно сдвинув брови, он поднял голову - на белых кафлях печи в углу кабинета тускло блестело чьё-то жёлтое, квадратное, холодное лицо. Иван Иванович сразу, движением всего тела, поднялся, сел на диване, упираясь руками в колена, и, вытянув шею, прищурил глаза.
– Не узнаёте?
– раздался негромкий, металлический, взвизгивающий голос.
– Ах... это вы?
– сказал Иван Иванович смущённо.
– Да, я не сразу вас узнал... теперь так много живого, реального дела, что невольно забываешь о вашем существовании, - извините! К тому же вы несколько изменились...
– Но, изменяясь, я не изменяю...
– с усмешкой сказал чёрт.
– Гм...
– произнёс Иван Иванович, - я ведь говорю только о вашем лице...
– Ба! Теперь у всех не те лица, что были вчера, - молвил чёрт беззаботно...
"Кажется, намекает на что-то, бестия!" - подумал Иван Иванович и, беспокойно почесав мизинцем лысину, спросил:
– Вы что же... по делу ко мне?
– Эх, Иван Иванович!
– печально вздыхая, сказал чёрт.
– Что делать на земле чёрту теперь, когда люди превзошли его в творчестве мерзостей? Я стал теперь каким-то заштатным существом... наблюдаю, учусь провоцировать...
– Да, - солидно сказал Иванов, - предрассудки исчезают...
– Как же, как же!
– согласился чёрт.
– Я был на вашем съезде и видел, как усердно вы хоронили в потоках слов любовь к родине, интересы трудящихся классов, правду, честь...
– Позвольте!
– сухо перебил Иван Иванович.
– Я говорю о предрассудках...
– Я тоже!
– молвил чёрт и засмеялся.
"Вот негодяй!" - подумал Иванов.
– Ну, как, Иван Иванович, довольны вы результатом вашей долгой и упорной деятельности?
– дружелюбно спросил чёрт.
– Конечно!.. То есть... позвольте! Что именно считаете вы результатами моей деятельности?
– Иванов строго вперил глаза в жёлтое лицо чёрта - а оно переливалось улыбками, как расплавленная медь.
– Как что?
– воскликнул чёрт.
– А пробужденье всей страны? Этот могучий прибой развитого вашей работой чувства человеческого достоинства, это растущее с волшебной быстротой сознание народом своих прав, сознание, которое вы так долго будили, эту огненную волну стремления к свободе...
– Позвольте-с!
– вскричал Иван Иванович, вскочив на ноги.
– Прежде всего вы - чёрт, и вам не следует впадать в высокий стиль, да! И обвинять меня... то есть приписывать мне всё это... эти огненные волны... покорно благодарю!
У Иванова дрожали пальцы, а лысина покрылась мелким потом. Он стоял перед лицом чёрта и размахивал в воздухе рукой - а чёрт беззвучно хохотал.
– Пробуждение и прочее... это, конечно, я не отрицаю... нет! Но - вам известно, что у меня сожгли усадьбу? Вы знаете, что перерезали моих овец и лошадям моим хвосты оторвали? Вы в этом видите сознание народом своих прав? Огненные волны... я? Я, было бы вам известно, не разжигал никаких огней...
– Иван Иванович!
– звеня и взвизгивая, воскликнул чёрт.
– Не отрицаете ли вы себя? Подумайте, кто издавал журналы и газеты, в которых говорилось о бедствиях голодного, бесправного народа? Разве не вы всю жизнь служили идее свободы? И разве вы не говорили много раз, что эту идею осуществит только революция? Ведь вы сочувствовали революционерам и порою облекали это сочувствие в реальные формы. Разве вы никогда не давали трёх рублей в пользу политических и рубля на нелегальную литературу?
– Довольно!
– закричал Иван Иванович.
– Я знаю-с, я писал в газетах, я читал лекции и вообще... но я всегда доказывал одно: необходимо заменить бесправие порядком! И больше ничего... И я не учил мужиков жечь мой дом... я не учил рабочих оставлять меня по неделям без огня и воды, без лекарств и железных дорог, без почты, телеграфа... я не учил анархии! И на революцию за все шестнадцать лет я дал всего семь рублей сорок пять копеек, - я это помню! И дал не из сочувствия, а... а из сожаления!
– Но, Иван Иванович, право же, вы несколько помогли... Вы внесли в сознание рабочих и крестьян кое-что...
– убедительно заговорил чёрт, и на лице его отразилось что-то похожее на стыд.
– Ничего, что позволяло бы им портить мой скот! И никогда я не занимался пропагандой среди рабочих и крестьян... это ложь! Нет, уж извините, я предпочитаю, чтоб страна не пробуждалась в такой чрезмерной степени, но усадьба моя уцелела...
Иван Иванович проговорил эту фразу и вдруг почувствовал себя голым. Его костюм, солидный и удобный, рассеялся, как облако дыма, и, смущённо прикрывая руками то место, где на статуях помещается фиговый лист, он, в смущении, переминался с ноги на ногу, колыхая животом...
– Иван Иванович!
– воскликнул чёрт.
– Что с вами? Это преждевременно... так обнажать себя!
Иванов огорчённо осматривал своё тело и молчал.
– Конечно, я... хватил через край, как говорится, - пониженным и грустным тоном начал он.
– Но это было искренно?
– подсказал ему чёрт.
– Вовсе нет!
– снова возмущаясь, крикнул Иванов.
– У вас отвратительная манера разговаривать. Ведь вы прекрасно знаете, что во всех этих забастовках, беспорядках и прочих ужасах я ни при чём... И если иногда... что-нибудь говорил... немного резко... может быть... так это среди своих и в состоянии запальчивости и раздражения! А вы мне навязываете роль провокатора...
– Нет!
– сказал чёрт.
– Но я думал, что так называемый честный человек...
– Ну да! Честный человек - это человек разумный!
– внушительно сказал Иванов, поднимая вверх правую руку.
– Вы... просто политически незрелы и, не понимаете моей программы... А между тем она ясна, она вполне определённа: идею равенства я признаю, но - солдат должен быть солдатом, почтальон почтальоном, и больше ничего! Вы поняли?
– О, да!
– сказал чёрт.
– Очень остроумно...
– Равенство людей не должно отрицать порядка, а для порядка необходима армия... и ещё многое... Свободу должен регулировать разум, а представитель его - кто?