Баржа Т-36. Пятьдесят дней смертельного дрейфа
Шрифт:
– Подъем, рота! – Сержант хрипел и откашливался. – Кто рано встает, тому бог дает.
– Чего он дает? – стонал Серега, растирая воспаленные глаза. – Пинка, что ли? Бога нет – научно доказанный факт.
– Кто рано встает, тому очень жаль, что он поздно лег, – предложил иную формулировку взъерошенный Полонский. – Полночи ворочался, уснуть не мог, а вы тут храпели, злыдни, убил бы всех по очереди. Хочу как улитка, – размечтался он. – Спать по три года, и чтобы никто не лез, и чтобы кормили из трубочки.
– Чем тут пахнет? – брезгливо морщился Затулин.
– Чем-чем, – огрызался
– Тьфу, блатной притон какой-то. Пустых бутылок не хватает.
– Полных не хватает, Ахмет, полных бутылок. Но мы тебя поняли. Завтрака не будет, пока не наведем порядок, не прочистим толчок и не проветрим помещение. А потом грянем наше дружное ура и наконец-то наедимся.
Парни снова сбились в кружок и уныло созерцали усохшую кучку продуктов: полстакана перловой крупы, две банки тушенки, картошку, вымоченную в солярке. От восьми пачек «Беломора» осталось пять. В баке растаял лед, и уровень воды немного поднялся.
– Много курим, – вынес строгий вердикт Затулин. – Отныне папиросы будем выдавать по карточкам.
– А также много едим и пьем, – подхватил Полонский. – Не по средствам, короче, живем. Четыре дня, а мы уже все съели. Ну вы и жрать, пацаны!.. Я, кстати, не шучу. – Он с усилием проглотил сгусток слюны. – Действительно надо экономить. Не знаю, как вы, а я эту гадость есть не намерен. – Он ткнул пальцем в картошку. – Это верное отравление желудка…
Серега Крюков отодрал крышку от банки со свиным жиром, обросшей какой-то скользкой мерзостью, сунул туда нос, потом ложку. Попробовал и весь позеленел, начал плеваться.
– Гадость, блин, хуже рыбьего жира!
– Так, Серега уже поел, – пошутил Филипп. – Ему не накладываем.
Завтрак четвертого дня проходил в тягостной, но, в общем-то, дружественной обстановке. Серега кашеварил, остальные сидели за столом, вооружившись ложками, и смотрели голодными глазами, как он помешивает в котелке серо-бурую гущу, давая ей до предела развариться. Периодически кто-нибудь выходил на палубу, убеждался в девственной чистоте горизонта и с унылым видом возвращался. Каша, сваренная на морской воде, обладала специфическим ароматом, но это никого не трогало – съели и не заметили. Подогрелась в котелке вода, бросили в нее остатки заварки.
– На ужин – тушенка, – объявил, облизывая ложку, Затулин и хмуро уставился на полтора ведра картошки, одиноко прозябающие у стены.
– Только без картошки, Ахмет, пожалуйста! – взмолился Филипп. – Я серьезно тебе говорю, это есть невозможно. Представь, мы съедим эту дрянь, а завтра нас найдут – и что? Организмы уже отравлены!
– Хорошо, – поколебавшись, согласился Ахмет. – Картошку оставим на потом. На ужин суп из тушенки. Разрешаю съесть только полбанки.
– Ну, едрит твою!.. – расстроился Федорчук. – И ведь не поспоришь.
– Полбанки? – изумился Филипп. – Ладно, Ахмет, однажды мы тебе припомним.
А на улице температура была плюсовая! Баржа выходила из зоны тайфуна. Море волновалось, но уже не столь возмущенно, а как бы по инерции. Можно было расстегнуть фуфайки. Ветер дул порывами. Облака продолжали нестись на запад, но
– Ну что, Ахмет, найдешь нам занятие? – осторожно осведомился Филипп. – Нельзя допустить, чтобы военнослужащие бездельничали. Можно, скажем, политинформацию провести, укрепить наши знания и боевой дух. Расскажи что-нибудь такое, чтобы душа завернулась.
– А укрепить боевой дух было бы кстати, – задумчиво изрек Серега. – А то мне как-то шухерно становится, пацаны. Получается, что мы сбежали из Советского Союза, плывем в Америку. С оружием!..
– Не говори, – покачал головой Филипп. – В то время, когда мировой империализм развязывает истеричную гонку вооружений, в самый разгар холодной войны, когда проклятая западная военщина только ищет повод, чтобы напасть на миролюбивый Советский Союз, – и тут такой подарок: четверо голодных караульных уже готовы напасть на Соединенные Штаты.
– Ты иронизируешь? – насупился Серега.
– Я предельно серьезен, – надулся Филипп.
– Ну хватит, – поморщился Ахмет. – Хрен вам, а не лекция. Вы и так умные. Объявляю парково-хозяйственный день. Чистим, драим, наводим порядок. Выбить одеяла, помыть полы и картошку. Желающие могут постираться. – Он как-то подозрительно поводил носом. – Нежелающим тоже не повредит. Танцуют все, короче говоря. Замеченные в лености и ненадлежащем исполнении своих обязанностей освобождаются от ужина. Вот с этого начните. – Он выстрелил пальцем в обшивку аппарели, болтающуюся на ветру. – Оторвать ее к чертовой матери. Чего она душу терзает?
– Сто одна картофелина, – скорбно объявил Федорчук, демонстрируя великолепие, разложенное на газетке у стены. – Отмыты до блеска. Красота.
Он словно издевался, разложил картофелины в десять шеренг – получился идеальный боевой порядок. Картофелины некрупные, словно калиброванные, чуть больше куриного яйца. Во главу боевого порядка Федорчук водрузил единственную, отличную от остальных, какую-то корявую, крупную, раздвоенную.
– Сыграем в сто одно? – неловко пошутил Серега.
– Надо же, центурия, – удивился Филипп. – А это кто? – Он ткнул в корявый клубень, возглавляющий строй. – Центурион?
Прошла неделя с памятного вечера, как разъяренная стихия оторвала баржу Т-36 от пирса. Море успокоилось, лишь иногда под порывами ветра начинало пучиться, но до светопреставления дело не доходило. Временами появлялось солнце, но его быстро закрывали набегающие тучи. Иногда прорывался дождь, но собрать воду не получалось – лишь по каплям. Растопленный лед уже ликвидировали, а теперь жалели, что поспешили. Заметно потеплело, топили печку лишь в том случае, если надо было что-то приготовить. Ночами сохранялся холод, но выручали одеяла и прочее тряпье, которого было вдоволь.