Басаврюк ХХ

Произведение, предлагается сейчас вашему вниманию, возник вследствие стечения самых неожиданных обстоятельств, первой из которых стала находка рукописи неизвестного автора из среды украинских политических эмигрантов поколения УНР. Рукопись хранилась в архиве журнала «Вольное казачество — Свободное казачество», и принадлежал к периоду 20-30-х гг Автор, работая над научным исследованием о национальной революции 1917–1921 гг, обратил сначала внимание на этот беллетристический произведение, но несколько новых документов (обстоятельств, при которых автор смог с ними познакомиться, пока не могут быть разглашены) доказали, что он столкнулся с удивительной историей, которая вряд ли может быть охарактеризована как беллетристика. Единственной заслугой автора можно считать обработку документов в направлении осовременивания их языка и объединения в определенной логической последовательности.

Случай свел меня с этим человеком теплым весенним вечером 1926 года в кафе «У старого вепря», которую выбрали своим клубом казаки и старшины нашей конной бригады. Все Подебрады были усеяны такими уютными убежищами для многочисленных украинских эмигрантов, которые за несколько лет уже достаточно хорошо освоились в неповрежденной последними мировыми метелями гостеприимной Чехословакии.

Бывшие казаки и старшины Армии УНР, несмотря на тщательное соблюдение последних достижений европейской моды, все же достаточно четко отличались от приветливых и доброжелательных чехов. Только иногда, где-то утром, идя по городу на лекции, или на работу, они мгновенно узнавали друг друга — воин непобежденного Чехословацкого корпуса и казак непобежденной армии, которая так и не смогла сохранить свое Государство. Они мгновенно встречались взглядами и расходились, но за это мгновение в их глазах проходили годы и события, непостижимых для остальных жителей этого идеального европейского академического городка…

Вечерами все они — студенты Украинского Сельскохозяйственной Академии, наемные батраки из пригородных ферм, таксисты и другие добропорядочные граждане Чехословацкой Республики — снова превращались в сотников и хорунжих, чотарей и полковников, стрельцов и казаков. Как правило, кружки классифицировались по принадлежности к конкретным военных соединений.

В третьей конной бригаде я оказался случайно. Тогда, в таком далеком 1920 году, меня отправили от нашего повстанческого отряда установить связь с какой-то частью украинской регулярной армии, вновь приближалось в Киев. Только сейчас я понимаю, как мне повезло, что первые всадники вошли в хутор, где я ночевал, имели папахах трезубцы, а не звезды. Вернуться к повстанцам я так и не смог. Тем не менее, полгода моего пребывания в этой бригаде оказали мне уверенного статуса ветерана и, соответственно, право слушать (чем я пользовался как мог) и быть услышанным (никогда не пытался воспользоваться).

Какой бы выглядела история событий, происходивших в Украине несколько лет перед тем, если бы ее написали за бесконечными рассказами в чешских кафе!

Но то, что я услышал весной 1926 года, навсегда изменило все мои представления о прошлом моей далекой Родины.

Я давно заметил довольно крепкого, но, в то же время, и изысканного мужчины, который несколько месяцев каждый вечер заходил в кафе. Он садился за столик недалеко от нашего общества, но ближе познакомиться с нами не пытался. То, что он наш, было видно сразу. И все же он отличался от нас, и скорее всего взглядом, который был направлен сквозь стены с гравюрами и терялся где-то в дебрях волынских лесов. Иногда он появлялся в других кафе, где собирались наши воины. Его замкнутость молчаливое поведение могли казаться подозрительными, но я даже не допускал мысли, что это агент ГПУ — слишком сильно прошлое обладало этой явно незаурядным человеком.

Как я уже сказал, случай помог нам познакомиться. В тот вечер все были чрезвычайно подавлены — известие о гибели атамана как сразу доказала, что каждый понимал, но надеялся, что ошибается, — возвращение тех времен невозможно. Мы все словно стали мудрыми и печальными старцами. Мы поняли, кто мы есть — почему-то спасены, постепенно рассеяны по миру, мы уже никогда не будем идти в конной атаке на бронепоезда, никогда не будем, отправив последний пушечный снаряд в наступающую кавалерию, хвататься за тесаки и погибать под копытами, не станем выходить с холоднояровских лесов отслеживать продотряды, мы не будем! И мы очень хорошо поняли, кем мы будем без Атамана!

В это время в кафе зашел какой-то подвыпивший господин, не замеченный нашими ветеранами, сдержанно обсуждали произошедшее в Париже. Вдруг мы услышали, как от стойки прозвучало:

— Ваше здоровье, господа! Кажется, вы остались главаря своей банды?

Если бы в кафе ворвалась вся Красная Армия во главе с Троцким, мы бы восприняли это гораздо спокойнее. Между тем господин, вызывающе выпучив глаза, смотрел на нас, подняв наполовину опустошённую рюмку с водкой. Кто это был — налакавшийся в конец белоэмигрант, некий бывший «титулярный советник», а в эмиграции коммивояжер, провокатор, агент ГПУ, а скорее и то и другое, уже не имело значения. Украинские ветераны начали медленно подниматься.

Первым у панка оказался сотник Кожух, всегда спокойный и насмешливый кубанец, студент Украинской Сельскохозяйственной Академии:

— За здоровье говоришь, собачий сын?

— А что, ребята, помянем отца? — Раздалось многозначительное вопрос чотаря Макаренко.

Из-за чьей-то спины я увидел, как лицо панка постепенно меняет цвет с свекловичного на пепельный. Учитывая многоязычную молчание, я понял: еще минута и господин разлетелся бы на такие мелкие части, не нашло бы все ГПУ и ВЧК вместе взятые.

— Давайте, господа, с этим проще будет, чем с Буденного!

Словно холодный дождь упал с потолка на наши головы. Спокойный, немного ироничный, но в то же время и бесконечно грустный голос нас отрезвил. Все оглянулись — незнакомец все так же сидел за столиком перед кружкой пива и смотрел на нас. Взгляд его был холоден и пронзительный, он проходил сквозь нас и, в то же время, притягивал, как только он мог дать ответ на все наши вопросы. Стало очень противно и за нашу бессильную ярость, и за нашу растерянность, больно за наше бессилие и наше одиночество. Мы вдруг увидели себя со стороны, — два десятка ветеранов Армии, бросила вызов всему враждебному миру, собираются мстить полумертвом от страха пьяницы.

Только Кожух, который все дела в своей жизни доводил до конца, осторожно развернул уже совершенно трезвого панка и мощным пинком придал такого ускорения, то уже через час мог отчитываться в Кремле о состоянии дел в Чехословацкой Республике.

Через час кафе уже была пуста. Хозяин, господин Длугош, вытирал кружки, с благодарностью поглядывая на незнакомца, который спас его заведение от опасного скандала. Я тоже начал собираться домой последним посетителями. Как всегда, мы были вдвоем — среди нашего объединения я довольно искренне подружился с сотником Кожухом.