Башня из слоновой кости
Шрифт:
Но не успел он еще уйти далеко, как откатилась в сторону раздвижная дверь, и на пороге появилась Майда. Через секунду она была уже в его объятиях. Она целовала его, и он ощутил соленый привкус слез. Его самого душил ком в горле, и он не мог вымолвить ни слова, только беспомощно гладил ее спину.
Чей-то крик вырвал их из забытья.
– Дорогу, черт побери!
Мужчина с трудом катил на колесах ящик с перевязочным материалом – ускорение все еще заметно превышало одно g – и без всяких церемоний оттолкнул парочку, оказавшуюся на его пути.
Мортимер откашлялся.
– Если
– Не надо об этом! – Лицо Майды стало суровым, словно она стыдилась своих чувств.
Мортимер был тоже заметно смущен, но слова его прозвучали жестко:
– Значит, бегство тоже было запланировано…
– Как последний выход – да, – подтвердила Майда.
– А я должен был остаться, – констатировал Мортимер.
– Да, ты должен был остаться. Потому что это не бегство из трусости, как ты, вероятно, думаешь. Единственная его цель – не дать умереть идее революции. Для этого нам нужны все, кто доказал, что сможет начать все заново, все сначала.
– И я не вхожу в их число, – с горечью заключил Мортимер. Майда испытующе посмотрела на него.
– Нет, – ответила она. И тут же улыбнулась чуть печально: – Ты – нет.
– Зачем же тогда ты меня спасла? – допытывался Мортимер.
Лицо ее снова стало жестким.
– Потому что я была глупа, глупа и сентиментальна. Она решительно повернулась и пошла, а он так и остался стоять в недоумении. Мортимер слишком устал, он чувствовал себя таким разбитым, что неспособен был даже на внутренний протест. Им овладела невероятная апатия и ощущение абсолютной пустоты, он наконец осознал всю бессмысленность происходящего. Он стоит тут, в этом пустынном коридоре, в окружении людей, с которыми у него нет ничего общего, его выжали, как лимон, и сейчас он мечтает только об одном: приткнуться где-нибудь, забыться, умереть…
Голос диктора вывел его из полусонного состояния. Мортимер пришел в себя, увидел, что стоит, прислонившись к стене с закрытыми глазами, да у него и не было ни малейшего желания открывать их, вот только уши закрыть он не мог.
– Всей команде на палубу «А»!
Приказ повторили еще несколько раз. Наконец Мортимер очнулся от своей летаргии, просто не имело смысла и дальше оставаться в этом углу, ничего не видеть, не ощущать, не думать, не слышать. Он выпрямился, словно только сейчас пробудившись от сна, и впервые осознал смысл приказа: «Всей команде на палубу „А“!» Он не знал, где находится эта палуба «А», но несколько мужчин быстро, насколько им это позволяла гравитация, прошли мимо него, и он решил последовать за ними.
Палуба «А» оказалась помещением в носовой части корабля, заполнявшим всю ее вплоть до лестниц и лифтовой шахты, – собственно, это помещение служило соединительным переходом между центральной рубкой управления и диспетчерской, расположенными в носовой части, и другими помещениями, находившимися в среднем секторе. Окон тут не было, как, впрочем, и в коридорах и проходах, которые Мортимер мельком успел увидеть, у него было такое впечатление, будто он находится в цокольном этаже электростанции, генераторы которой посылают вибрацию в глубину земли, так что ее можно
… Мортимер вошел одним из последних. Примерно двадцать пять мужчин и около десятка женщин уселись полукругом, съежившись из-за давящей силы гравитации. В центре был Никлас в своем кресле-каталке, за ним, как и во время первой их встречи, расположился худощавый молодой человек с оскаленными зубами, рядом с ним на табурете уселся Гвидо с повязкой на шее.
Затем Мортимер увидел Бребера, присевшего на корточки в первом ряду, и Майду, прислонившуюся спиной к стене. Наверняка были здесь и те трое, схватившие его в гавани, но Мортимер уже не помнил их лиц. Один из мужчин подвинулся, Мортимер благодарно кивнул ему и опустился рядом. Никлас поднял руку. Смолк последний шепот.
– Соратники, – начал Никлас, – мы собрались по весьма печальному поводу, но нужно смотреть фактам в лицо. Наша революция потерпела поражение.
То, что мы готовили годами, ради чего жили и боролись, окончилось неудачей.
Вы можете спросить, друзья мои, как получилось, что в наш план, так хорошо продуманный и выверенный до последней детали, могла вкрасться ошибка. У вас есть на это право. Сегодня я хочу ответить вам лишь одним словом – «предательство». Другого не может быть – нас предали!
Гул возбуждения прошел по рядам. Никлас вновь поднял руку.
– Я назначу комиссию, которая изучит все детали и сообщит о результатах.
Он запрокинул голову, и его жуткие прикрытые линзами глаза уперлись в потолок. Это был один из тех редких моментов, когда с него словно спала застывшая на лице маска и черты его расплывались, подобно тонкому слою льда, тающему на солнце. Он был похож на слепого певца или на прорицателя, который даже в минуту смерти выкрикивает свои пророческие слова.
– И все же, соратники, мы не сдадимся! Нас мало, но вполне достаточно, чтобы не погасли искры любви к свободе. Как бы смешно это ни звучало, но нас вполне достаточно, чтобы достичь цели. Мы та элита, о которую рано или поздно споткнутся нынешние правители. Сейчас мы спасаемся бегством, но когда-нибудь мы вернемся и вновь подарим человечеству свободу!
Никлас снова вытянулся в своем кресле и бессильно поник, склонив голову набок, словно она была слишком тяжела для него.
С минуту царила тишина, затем первым зашевелился бледнолицый молодой мужчина, неподвижно застывший позади Никласа; подтолкнув коляску, он покатил ее к лифту.
Гвидо поднялся со своего места.
– Я хочу еще кое-что сказать по поводу сегодняшней ситуации. Мы захватили этот корабль – и это было предусмотрено планом нападения на правительственный центр: в случае неудачи мы должны были спасти небольшую группу наших лучших людей. Никлас уже объяснил, какая задача стоит перед вами. Я считаю, мы должны восхищаться этим человеком, не теряющим мужества даже в самой отчаянной ситуации. И нам надо радоваться, что мы имеем такой образец человека-борца!
Глухой стук костяшек пальцев по синтетическому покрытию пола заменил аплодисменты – этот звук напоминал дробь града по железной крыше, и тут же все стихло, словно слушатели устыдились сами себя.