Башня (Вздымающийся ад)
Шрифт:
Он развел руками, как бы пытаясь подчеркнуть тщетность всего сущего.
То, что казалось издали таким ясным и сверкающим, вблизи всего только дом, озаренный солнцем.
И он задумывается, продолжал сенатор, когда же будет тот последний шаг, что приведет его к долгожданной цели, чтобы он мог отдохнуть, радоваться, сознавая, что боролся за справедливость, что хорошо делал свое дело, что заслужил свой отдых и свое место под солнцем, что жил правильно пусть это "правильно" заключается в любой избитой фразе. Он покачал головой. Ответ никогда.
Именно поэтому старцы из Вашингтона и любой другой столицы никогда не уходят на пенсию. Потому что все ещё думают, что настанет момент, когда все будет сделано и они смогут спокойно отдохнуть. Этот момент не наступит никогда, но человек это поймет только оказавшись перед... перед таким вот. Он обвел рукой вокруг. И вот он вдруг на-; чинает задумываться, зачем он всю жизнь так горбатился, зачем гнался за чем-то несуществующим. Дон-Кихот, Гал-лахед в поисках Грааля все это суета сует!
Но это ещё и развлечение, заметил губернатор, вы должны это признать, Джейк. Ведь вы не раз испытывали истинное наслаждение, взяв верх, победив в споре и гладя в гроб тех мерзавцев, которые становились у вас на пути. Неужели вы это на что-нибудь променяли бы?
Конечно, нет. И в этом вся и штука. Человек просто неисправим.
Губернатор откинулся на спинку и рассмеялся.
Что тут, черт возьми, смешного?
Ваши аргументы, ответил губернатор, они держатся зубами за собственный хвост и кружатся волчком. Разумеется, вы снова все повторили бы точно так же. Потому что вы, Джейк Петере, это вы, собственной персоной. Вы воевали, боролись и кусались, не гнушались и ударами ниже пояса, если это было нужно, так же как и я но ни на миг вам это не переставало нравиться, ни в поражениях, ни в победах, ни Бог весть в чем. Вы всегда оставались самим собой, а многие ли могут сказать о себе подобное?
В университете я писал рассказы, сказал сенатор Бет. Паршивые рассказики.
И вы, продолжал губернатор, имеете наглость признаваться, что вам это нравилось, и тут же утверждать, что это суета сует? Чего ещё может желать человек, кроме возможности оглянуться и сказать, что все это было одно удовольствие?
Губернатор замолчал.
Вероятно, кое-что вы не успели сделать. Как и каждый из нас. Но если человек выходит из ресторана, наевшись деликатесами до отвала, он ведь не тратит время на сожаления, что не смог съесть все?
Это всегда было его коньком, сказал сенатор Бет, эти бытовые аналогии. Он встал. Как философ, Бент, он взглянул снизу вверх на губернатора, вы не светоч мысли, но некоторые из ваших аргументов заслуживают внимания. Я их обдумаю на досуге.
На пороге он остановился, нерешительно махнул рукой.
Кстати, только что прошел номер двадцать один, он сказал это Бет. Знаете, та голая баба. Она думала...
У меня номер сорок девять, ответила Бет и заставила себя улыбнуться.
Сенатор заколебался, потом ещё раз махнул рукой вышел.
Итак, мы получили ещё несколько минут, сказал губернатор. Улыбнулся Бет. О чем задумались?
Все, что вы ему сказали, неторопливо ответила Бет, можно отнести и к вам, да?
Скорее всего. Губернатор снова рассмеялся. Но разница в том, что когда человек говорит это о себе, то ему не обязательно верить.
Мне кажется, я понимаю вас, Бент. И она улыбнулась. По крайней мере, я так думаю.
Были времена, сказал губернатор, когда я делал вещи, которыми не следует гордиться, или допускал, чтобы их делал кто-то другой, что одно и то же, и все только того, чтобы достичь цели, стоившей, как я считал, такого компромисса. Знаю, что могу обманывать сам себя, по крайней мере на время. Думаю, это умеет каждый, и некоторые навсегда.
По-моему, вы порядочный человек, Бент, в лучшем смысле этого слова.
Благодарю вас.
По-моему, вы лучше и сильнее, чем сами думаете. За вами идут люди. Вы человек, которого люди слушают.
Поосторожнее с этим подхалимажем, хотя он мне и очень лестен.
Бет завертела головой.
Сенатор был прав. Пока человек не столкнется с чем-то подобным, он обманывает самого себя. Но я не лгу. То, что нас ожидает, надрывает мне душу. Не хочу умирать.
Губернатор взял её руку.
Это очень мило с вашей стороны, сказал он и ласково улыбнулся. Но скажите мне, какой номер вы вытянули? Двадцать первый?
ГЛАВА XXXI
19. 23-19. 53
Небо на западе уже потемнело, и начал сгущаться вечерний сумрак. Гиддингс стоял на пороге трейлера, наблюдая.
Что-то дело затягивается, сказал он. Потом оглянулся на Брауна и пожал плечами. Чудо? И Красное море расступилось? Он покачал головой и тыльной стороной ладони устало провел по лбу. На нем осталась черная полоса.
Сержант Оливер сообщал вниз одно за другим имена тех, кто уже оказался в безопасности, Патти отыскивала их в списке и вычеркивала.
Голос Оливера как раз сообщил по рации:
А эта сама себя не узнает, а я тем более. Нат спросил:
Что, у неё в сумочке нет никаких документов?
В сумочке? загрохотал сержант. У неё не то что сумочки, платья нет! Потом тише в сторону: Ну вот, девушка, с вами уже все. Держитесь этих двух полицейских, они о вас позаботятся. И снова в рацию: Ладно, как-нибудь выясним.
Патти сказала:
Кто бы это ни был, уже двадцать первый номер! Она улыбнулась Нату. Спасибо вам.
Нат неожиданно встал из-за стола, подошел к дверям и взглянул на верхушки небоскребов. Прищурившись, различил спасательный пояс, который снова был с грузом на пути вниз на крышу Торгового центра.
Он знал, что в банкетном зале трое или четверо мужчин осторожно вытравляют вспомогательный линь, чтобы пояс не летел вниз как сумасшедший и не перепугал пассажирку до смерти, не выронил бы её и она не рухнула бы с криком с четырехсотметровой высоты вниз на площадь. Гадал, кто сейчас находится в поясе.