Башня Ярости. Книга 1. Чёрные маки
Шрифт:
Подробное описание коронации, сохранившееся в житии святого великомученика Эрасти, было скопировано до мелочей, однако недаром говорится, что войти в одну реку дважды еще никому не удавалось. Анхель короновался в ясный день, а тут, как назло, зарядил нудный, холодный дождь. Спехом собранные маги-погодники с грехом пополам остановили мерзкую морось, но разогнать тяжелые свинцовые тучи не смогли. И то сказать, бороться с ветрами Эландского моря, принесшими «волчьи дожди» на неделю раньше обычного, была задача не по их силенкам.
Отсыревшие флаги и плащи гвардейцев висели мокрыми тряпками, серое небо, казалось, вознамерилось опуститься на землю и удерживалось лишь рвущимися ввысь колокольнями и башнями. Зрители
Кардинал Клавдий, по правую руку которого стояла Ее Иносенсия Анастазия, произнес назидательное слово, в котором Церковь Единая и Единственная подтверждала царственное происхождение доблестного и богобоязненного Пьера и называла его «истым Волингом», карающим мечом для врагов Церкви и неоскудевающим кладезем для добрых людей. Всякий, имеющий уши и голову, понимал, что выступать против Пьера, даже смеяться над ним, означает навлечь на себя гнев Церкви как таковой и дополнительные беды со стороны всемогущих циалианок и Скорбящих. Даже одной из этих сил достаточно, чтоб сокрушить любого светского владыку – если он, конечно, имел счастье родиться и править в Благодатных землях.
Преклонив колено и положив руку на эфес меча, Пьер выслушал Назидание, облобызал Посох Его Высокопреосвященства и Кольцо Анастазии, после чего толстый перст Клавдия оставил на челе новоявленного Волинга блестящий след – миропомазание свершилось. Громко и торжественно задышал орган, невидимый хор запел «Славься, Свете», загудел Главный колокол, и сразу же откликнулись колокола со всего города. Кардинал торжественно возложил на редкие сероватые волосы корону Волингов, Анастазия вручила Пьеру золотой шар, увенчанный нарциссами, а нунций Архипастыря – короткий и широкий меч. Старательно и гордо вышагивая, сын сигноры Стэнье-Рогге направился к выходу. Тяжелые двери храма распахнулись, гул колоколов и стоны органа смолкли. Король ступил на ковровую дорожку. И тут раздался надсадный кошачий вопль.
Маленькая серая кошка (и как только ее не заметили!) сидела на алом, затканном золотыми нарциссами бархате, глядя на приближающегося короля, и орала громко и нагло. В ритуальной тишине резкие, скрипучие крики казались издевательством. Прогнать нахалку никто не отваживался: для этого требовалось вступить на «королевскую тропу», что считалось оскорблением величества. Равно невозможным было чем-то бросить в поганую тварь или крикнуть нечто не имеющее отношение к обязательным здравицам.
Первым опомнился Пьер, решительно ступивший на ковер. Это было правильно – обойти вопящее животное, которое вряд ли станет дожидаться, когда на него наступят. Кошка и не стала, но, вместо того чтобы шмыгнуть в толпу, повернулась и, гордо подняв тоненький хвост, пошествовала впереди короля, немыслимым образом соразмеряя свой шаг с шагом Пьера. Более того, прежде чем пройтись по королевскому бархату, помойница умудрилась влезть в деготь или смолу, и за ней по алому цвету Волингов тянулась четкая цепочка следов, черная и блестящая.
В звенящей тишине кошка и король продолжали свое немыслимое шествие, и где-то на середине пути случилось неизбежное. Чей-то голос, звонкий и сильный, прокричал на всю площадь «кошачья лапа» и залился издевательским хохотом.
Кошка не повела и ухом, торжественно вышагивая по направлению к трону, а вот лицо Пьера стало медленно зеленеть. Темнобородый стражник, стоявший во втором ряду оцепления, наоборот, побагровел, в его глазах читался ужас от того, что сейчас свершится, но бедняга не мог ничего с собой поделать. Понимая, что самым легким наказанием для него станет ссылка в дальний гарнизон, он зашелся в приступе неистового хохота, заразив им соседей спереди и слева. И вновь прозвенел голос: «Смотрите, драный кот на троне Волингов», – и на это точно стоило посмотреть!
Серенькая киска была не одинока. На королевском седалище расселся облезлый черный кот. Половина его хвоста, равно как и ухо, была потеряны в битве, грудь и морду украшали многочисленные шрамы. Кот потянулся передом и задом и зевнул во всю пасть, обнажив внушительные клыки. Кто-то из придворных решился положить конец непристойному действу и попробовал схватить хвостатого узурпатора, но тут же с криком отскочил, прижимая руку к окровавленному лицу. А кот, выпрямившись, как изваяние, вперил желтые глаза в приближающегося короля, глядя на него сверху вниз.
«А у котяры-то шрамы честные, он – воин, хоть и не Волинг!» – выкрикнул все тот же голос, странным образом покрыв всю площадь. Синяки, присутствующие в толпе в немалом количестве, давным-давно должны были унять крикуна, но не уняли!
Кот на троне между тем совершил нечто вовсе непотребное, после чего спрыгнул на голову ошалевшему нобилю в цветах Тартю, мимоходом рванув его когтями, и исчез у основания помоста ровно в тот момент, когда красные сапоги Пьера ступили на последнюю из тринадцати ступеней, ведущих наверх. Увы, трон был безнадежно осквернен, и король встал перед непростой дилеммой: рискнуть парадным одеянием или же принимать поздравления стоя.
Будь на месте Пьера Анхель Светлый, Рене Счастливый или даже красавец Филипп, они бы обратили все в шутку. Но редкие короли не боятся уронить свое величие и, как правило, его роняют. Рене, весело махнув рукой, уселся бы на ступеньки. Анхель сказал бы что-то такое, от чего вся площадь зашлась бы в хохоте, а Филипп спрыгнул в толпу и обнял бы первую попавшуюся красотку. Пьер же бестолково замер перед загаженным троном, и тут с площади донеслось: «Да уберите же, в конце концов, с трона кошачье дерьмо!» Король, потеряв самообладание, со всей силы пнул золоченое кресло, которое оказалось прочным и устойчивым, а вот отличной выделки красная замша не смогла защитить ногу монарха от удара. Король сморщился, словно от зубной боли, а с площади донеслось: «Променяли волка на драную кошку», и Пьер, не выдержав, завопил: «Стража! Схватить! Очистить площадь!»
Люди, толкаясь, бросились в проулки, откуда и так напирала толпа, кто-то кричал, кто-то задыхался, кого-то чуть ли не вдавили в стену, кто-то свалился под ноги бегущим. К счастью, новый командор городской стражи оказался умнее и короля, и горожан. Изрыгая проклятия, он остановил расходившихся вояк, велев им не теснить людей в узкие улицы, а растаскивать толпу изнутри за счет пустовавшего во время церемонии центра площади. Давку остановили, но звонкоголосого нахала, разумеется, не нашли – да, правду сказать, и не искали.
Сделав свое дело, усталые и злые стражники, молча отправились в казармы, понимая, что они в любом случае окажутся виноватыми, а по городу кругами расходились истории одна нелепее Другой. Чаще всего поминалось «кошачье дерьмо на троне», а старики, видевшие уже четвертого короля, качали головами и бормотали: «Не будет толку от этого царствования, ой не будет!»
Базиль Гризье, граф Мо, не считал себя великим храбрецом, но страшно ему не было. Кончится все – и ладно. Еще накануне он старательно продумал, что говорить, но загодя приготовленные слова, призванные скрыть страх, не понадобилось, потому что не было страха. Не было вообще ничего, Базиль чувствовал себя не осужденным на казнь, а «странствующим во имя познания», которому удалось стать участником варварского обряда в чужой стране. Глаза видели все, но это не вызывало никаких чувств, кроме вялого удовлетворения, что умрет он все-таки по-человечески. Вот окажись на его месте Пьер Тартю, эскотцев ждало бы изумительное зрелище.