Башня. Новый Ковчег 3
Шрифт:
А потом появилась она, Ксения, Ксюша… Мягкая, домашняя, сдобная, такая милая и уютная, взирающая на Юру, как на божество. Как на самого лучшего мужчину на свете. На него никто так не смотрел раньше, кроме проституток, конечно, но тут Юра не обольщался — эти будут смотреть с любовью на каждого, кто заплатит. А Ксюша даже от подарков отказывалась. Жарко прижималась к нему, утыкалась лицом в шею, покрывая её быстрыми поцелуями и шептала «Юрочка, ну зачем? Мне ничего не надо. Кроме тебя самого, мой тигрёнок». И от этого глупого «мой тигрёнок» Юра сходил с ума, переставал соображать. Превращался в какого-то другого Юру — смелого, сильного, красивого, того, по которому сохнут женщины и которого уважают мужчины. Он был счастлив, как никогда в жизни, потому что поверил, что наконец-то его любят
И вдруг всё рухнуло.
В тот день Юра пришёл с работы раньше, отпросился у Ледовского, знал, что Наташа с дочерью куда-то приглашены, а дома его ждёт Ксюша.
Она действительно его ждала. Кинулась к нему, прямо в прихожей, едва он вошёл. Прижалась всем телом, обвилась вокруг.
— А у меня для тебя сюрприз, Юрочка, — жарко защекотала его своим дыханием, и от этого слова «сюрприз», которое она произнесла нежным шёпотом, у Юры сладко заныло в паху. Он сграбастал её, забыв даже про то, что дверь всё ещё не заперта, принялся жадно мять пухлое, юное тело, потянулся губами к её рту, нежному, влажно поблёскивающему в полутьме коридора.
Она не сопротивлялась, только засмеялась, провела пальчиком по его губам и снова зашептала, подставляя под его жаркие поцелуи детскую, беленькую шейку.
— Скоро, Юрочка, у нас будет времени на ласки сколько угодно, и никто, слышишь меня, никто не сможет нам помешать. Потому что у нас будет ребёнок, Юрочка, и мы теперь с тобой поженимся. Правда здорово, мой тигрёнок?
Он не сразу понял, что она сказала, и ещё продолжал по инерции тискать её, слюнявя шею и грудь, бесстыдно вывалившуюся из расстёгнутого форменного платья, и только, когда она, кажется, в третий раз повторила «у нас будет ребёночек, мой тигрёнок», до него наконец дошло, и его ударило по голове, как обухом. Ксюша продолжала горячо и ласково ворковать, рисуя радужные картины их будущей счастливой жизни, а в его душу медленно и неотвратимо вползал страх. Юра отчётливо представил себе, что будет дальше, как всё будет. Он говорит Наталье, что уходит от неё, и она… Господи, ну что за ерунда в самом деле! Как уходит? Куда он уходит? Из этой квартиры, где он привык жить, от роскоши, от удобств, от своего кабинета, где он хоть чуть-чуть, но чувствовал себя хозяином, от этих обедов, вкусной еды и дорогого алкоголя? Куда он пойдёт? Куда?
Нет, конечно, ему, то есть им — теперь уже им — выделят апартаменты, чуть ниже и попроще, хотя и немаленькие, здесь на поднебесном уровне всё же не жалкие клетушки, как внизу, но хуже, всё равно хуже, чем эти. И мебель там будет старее и обшарпанней, и обои на стенах попроще, и вместо шёлковых простыней — синтетический суррогат, и, чёрт возьми, это ещё в лучшем случае. В лучшем! Ледовской за такие фокусы его явно по головке не погладит — старый хрыч разводов не одобрял, но хуже всего Наталья. При мысли о возможной мести жены у Юры из груди вырвался стон.
— Что такое, тигрёнок? Ты не рад?
Он забормотал что-то невнятное. Про деньги, про аборт, снова про деньги. Вспомнил о своей карьере, о жене. Есть же хорошие врачи, говорил он, всё можно устроить. Она не хочет? Ничего страшного. Он готов выделять некоторую сумму денег ежемесячно, хорошую сумму денег. Но она должна понять его. У него жена. У него дочь в конце концов.
Она слушала его внимательно, ему казалось, что она согласится с его доводами, что она…
— Значит, ты хочешь от меня избавиться. От нас избавиться, — на милом личике появилось странное, незнакомое Юре выражение. Оно стало острым, злым, неестественно вытянулось, пухлые губки сжались в струнку, а в голубых глазах блеснул лёд — словно в комедии дель арте актер случайно обронил свою маску, явив публике истинное лицо. И это лицо пугало и без того не отличающегося смелостью Юру.
— У тебя ничего не получится, мой тигрёнок, — прошипела она. — Не расскажешь своей жене сам, расскажу я. Во всех подробностях расскажу, пусть знает. И на работу твою напишу, твоему генералу. Всё сообщу. И как ты его старым хрычом называл. И не думай, что я соглашусь на аборт. Ну уж
Она уже не шипела, а кричала. Много чего. И Юра видел — она не врёт, она действительно всё так и сделает, приведёт свои угрозы в исполнение, и тогда конец, всему конец. Всему.
Юра Рябинин плохо помнил, чем тогда закончилась эта безобразная сцена. Кажется, он ей чего-то наобещал, наплёл, глядя в полное недоверия, теперь уже чужое и незнакомое лицо. Говорил какие-то слова в надежде выиграть время, лихорадочно соображая, что же дальше, как дальше. Кажется, потом всё закончилось сексом, вернее, его жалким подобием — Юра снова почувствовал, что сдаёт экзамен, только на этот раз уже другой женщине, и экзамен этот он с треском завалил.
Потом потянулись тоскливые дни. Дамоклов меч, нависший над ним, уже не просто щекотал его темечко, он вонзался — Юра физически ощущал безжизненную холодную сталь, готовую в любую минуту обрушиться на него. Нужно было на что-то решаться, но именно этого Юра сделать и не мог.
Он никогда или почти никогда не принимал решений. В быту, в обычной жизни, за него всё решала Наталья. На службе он подчинялся приказам генерала. И его это устраивало. Он привык. И вот теперь, когда ни Наталья, ни генерал ничем не могли помочь, Юра вдруг впал в прострацию, потому что как быть, он не знал. Ему требовалось переложить ответственность, хотя бы её часть, на кого-то ещё. Если бы у него были друзья, это бы, наверно, как-то помогло, но друзей у него не было. Были сослуживцы, с которыми он находился в ровных и доброжелательных отношениях, было начальство, и всё.
Юре ничего не оставалось, как только предаваться своим горестным раздумьям и пить, что он и делал — заливал тоску и безвыходность ситуации алкоголем и отчаянно, остро жалел себя. И вот в один из особенно ярких приступов жалости после пары бокалов любимого напитка Рябинину пришла в голову мысль о Ставицком. Серёже Ставицком, родственнике его жены.
Ставицкого Рябинин знал давно, по молодости даже пытался подружиться, но быстро оставил эти попытки. Серёжа держался с ним ровно, вежливо улыбался, говорил приветливые дежурные фразы, но и только. Ставицкий был немного странным, среднего роста, субтильного телосложения, неприметный, и, если бы не огромные, несуразные очки и не дурацкая манера постоянно их снимать и протирать, он мог бы легко затеряться в любой толпе, остаться незамеченным. Странность родственника поначалу казалась Юре забавной, но только поначалу, очень скоро он понял, что у Ставицкого два лица — слегка заикающийся и застенчивый на людях, прячущий тёплый бархат глаз за толстыми и смешными линзами, в кругу своих он заметно преображался. Нет, голос Серёжи по-прежнему звучал ровно и ласково, и в этой ласковости можно было утонуть, как в мягкой и душной перине, но было и другое. Серёжа Ставицкий тоже носил маску, и когда он чуть-чуть приподнимал её, Юра видел спокойную холодность, равнодушие и жестокость, и это настораживало, а на контрасте с нелепой внешностью Сергея, ещё и пугало.
В общем-то Юра даже где-то радовался, что Ставицкий не сильно рвётся в друзья, ограничиваясь обществом Юриной жены. У них с Натальей были свои разговоры, какая-то запутанная семейная драма, Рябинина не сильно интересовали все эти родовые связи, кто там кому кем приходился. Старые истории о былых временах, замшелые тайны рода навевали скуку, которая зевотой сводила скулы, когда Юре приходилось присутствовать при их встречах. И он вполне свыкся с таким положением вещей, но в последнее время Ставицкий вдруг изменился. Сам пошёл на сближение, буквально круги нарезал, приглашал выпить. Юра не отказывался и не замечал, что во время их посиделок, Сергей почти не пьёт сам, зато охотно подливает Юре, вызывая его на странные и непривычные разговоры. Где-то в глубине души шевелилась мысль, что всё это неспроста, и что Ставицкому, который к тому времени, сделав невероятный и головокружительный рывок в карьере, добрался до места в Совете, явно чего-то надо, но Юра гнал эту мысль прочь, теша своё самолюбие тем, что его наконец-то допустили в избранное аристократическое общество.