Башня. Новый Ковчег 3
Шрифт:
— Да нет, не очень, всё в порядке, — Сашка тоже выдавил из себя улыбку.
— Я сегодня ужасно устала, — Оля приложила правую руку к виску, помассировала его тоненькими пальчиками, чуть прикрыв глаза, и повторила. — Ужасно. Столько всего нужно было сделать, ты не представляешь…
Она быстро заговорила, перечисляя свои дела. Сашка не слушал. Он думал — как странно, они почти не виделись с того обеда у Рябининых, а Оленька разговаривает с ним так, словно они расстались вчера. Даже когда он сегодня сам подсел к ней на лекции (в последнее время он старался так не делать, специально опаздывал и изо всех сил изображал
За эти две недели он ведь так и не нашёл в себе силы признаться этой девушке, похожей на фарфоровую куклу, что у него появилось другая. Привычно трусил. Надеялся, что всё рассосётся само собой. Не рассосалось. И в итоге бывшие друзья прижали его к стенке, знали, чем можно его взять.
— Ну что, куда пойдём? — Оленька протянула Сашке свою папку, и тот послушно её взял. — Просто прогуляемся? Или может ко мне?
— Давай к тебе, — пряча глаза, ответил он.
Чёткого плана у Сашки не было. Вернее, был, но этот план ему совершенно не нравился. В голове по-прежнему толкались всё те же мысли, с которыми он провёл сегодняшнюю бессонную и бестолковую ночь, беседуя с воображаемыми собеседниками.
Легко сказать: иди к Рябининым и принеси нам дневник. Реализовать-то это как? Он что, должен при Оле начать рыться у её отца в кабинете? Или попросить её выйти из квартиры? Типа, иди прогуляйся, я тут побуду один. Они так себе это представляют, да?
Беда была в том, что никто ничего не представлял. Идея возникла вдруг, с наскока, чисто на эмоциях. А Сашка поддался, и теперь у него не оставалось никакого другого выбора, кроме как… секс, душ — Оленька всегда идёт в душ после этого, и тогда у него будет пятнадцать-двадцать минут, только бы этого оказалось достаточно… господи, о чём он думает, ну, о чём…
Оля зашла в квартиру первая, Сашка следом за ней, окунаясь в гнетущую атмосферу давящей роскоши. Он уже даже начал забывать, каково это чувствовать себя в антикварном склепе, в мире, где вещи обступают со всех сторон, и где тебя накрывает тяжёлым, душным сумраком, из которого выкачали весь воздух и наполнили золотой пылью, пахнущей сладкими духами и смрадом.
Навстречу им вышла Лена, горничная. Подобострастно улыбнулась Оленьке, стрельнула в Сашку хитрыми глазками, в которых явно читалась издёвка и насмешка, как будто она знала, зачем они пришли сюда вдвоём, пока супругов Рябининых нет дома. А, может, и действительно знала или догадывалась. Сашка всегда чувствовал неловкость перед этой девчонкой. Она-то была с его этажа, теперь он вспомнил, встречал иногда. Да и Кир, кажется, тоже её знал.
«Мы оба оттуда, из низов, — словно говорил Сашке её презрительный взгляд. — И оба лезем наверх. И почти уже долезли. И всеми силами пытаемся зацепиться здесь, в этой роскошной квартирке. Каждый своими методами. Но мы-то с тобой понимаем, зачем ты тут. И я вижу, как ты охмуряешь дочку Рябининых. Что ж, молодец. Вперёд. Но помни, я-то всё про тебя знаю».
— Лена, ты можешь быть свободна, — проговорила Оленька, поправляя перед зеркалом причёску. — Сходи, прогуляйся, отдохни. Часика два. Ты здесь пока
— Хорошо, — покладисто ответила Лена и снова посмотрела на Сашку, едва заметно ухмыльнувшись.
На это, собственно, и был Сашкин расчёт. Всегда, когда бы они с Олей не приходили к ней в отсутствие Олиных родителей, она первым делом выпроваживала горничную. Машинально, даже не задумываясь. И неважно, что они делали после этого — сидели в гостиной, о чём-то разговаривая (Оленька говорила, а Сашка слушал или кивал), или уединялись в Олиной спальне для рутинного, положенного секса — без разницы, Оля Рябинина привычно сплавляла горничную с глаз долой. Она была осторожна, как кошка. Хорошо понимала правила игры мира, в котором жила. Где высокопоставленные чиновники подсиживали своих друзей, супруги тайком изменяли друг другу, а прислуга шпионила за хозяевами. И всё это под соусом соблюдения правил приличия. От этого лицемерия, витающего в воздухе, Сашке стало тошно.
— Мы вечером с родителями идём на концерт, — как бы между прочим сказала Оленька.
— На концерт? — рассеянно переспросил Сашка.
Он думал о том, что за горничной Леной уже захлопнулась тяжёлая дверь, и, значит, надо действовать. Пересилить себя, подойти, обнять, поцеловать — раньше же у него как-то получалось, а дальше, как говориться, дело техники. Но Оленька произнесла чуть скучающе «концерт» (господи, у них же здесь наверху концерты, какая-нибудь третья симфония Рахманинова в уютном камерном зале), и это её заявление о концерте сбило Сашку с толку. Концерт? Какой, к чёрту, концерт?
Оля сама пришла ему на помощь.
— Просто времени у нас не так много. Через два часа придёт мама, и тут будет дым коромыслом. Ты же представляешь мою маму. Любой выход в свет приравнивается к боевым действиям, и мама должна быть во всеоружии, — в Олиных словах засквозила насмешка. — Так что…
Она положила руки ему на плечи и запрокинула красивое лицо.
— А ты… хочешь? — он чуть запнулся.
— Ну можно, конечно.
Лёгкий, равнодушный тон. Словно они уткнулись в развилку дорожки в парке и теперь решали, куда пойти: направо или налево.
— Может туда? — лёгкий взмах рукой в сторону виднеющихся скамеечек справа.
— Ну можно, конечно.
Вот такими они и были, их отношения. Ни романтики, ни страсти, один голый прагматизм.
***
— …слышь, пацаны, а ещё там есть такая штука, суешь её… слышь, Кисель, суешь её себе в…
Обрывок фразы потонул в громком хохоте. Сашка так и не расслышал, куда следовало совать ту штуку, да он, честно говоря, и не хотел.
— Себе засунь!
В лифте, на котором Сашка спускался вниз, к родителям, было полно народу, и он оказался прижат к какой-то компании таких же подростков как он, самому старшему было не больше шестнадцати. Компания была дерзкая и задиристая, пацаны лихо матерились, сплёвывали сквозь зубы, не обращая никакого внимания на взрослых. Осторожный Саша Поляков всегда старался держаться от таких подальше. Но тут, когда его буквально вжало в стенку рядом ними, волей-неволей приходилось слушать.