Башня
Шрифт:
– Ты морду-то не отворачивай, напарник… нехорошо так, напарничек, некрасиво, – говорил Петрович, обдавая Ивана густым алкогольным запахом. – Ты хоть знаешь, почему я пью?
– Не знаю. – Иван стряхнул с плеча руку. – Не знаю и знать не хочу.
– Эх, Ваня! Тебе лет-то сколько?
– Неважно.
– Это, Ваня, важно… это-то как раз очень важно, напарник.
– Тридцать четыре, – сказал Иван нехотя.
– Э-э! Я думал, побольше тебе будет… А ты, оказывается, еще сынок. Я на пятнадцать годочков тебя постарше.
Вот, значит, как, подумал Иван, ему еще, оказывается, и полтинника нет.
– Сынок! – повторил Петрович. –
– Это точно, – буркнул Иван. Подошел щенок, требовательно тявкнул. Петрович спросил:
– Вот скажи: ты под проституцию попал?
– Нет.
– Во! А я попал… понял?
– Да.
– Во! Приехала, понимаешь, соплюшка какая-то из Голландии, правнучка хозяина, и все – аллез капут! В два месяца чтоб с вещичками на выход… Понимаешь?
– Да, – произнес Иван.
– Да хер ты чего понимаешь. Сытый голодного не разумеет… Слушай, а дети-то есть у тебя?
– Нет.
– То-то! А у меня сыну, понимаешь, двадцать один год.
– Это повод, чтобы пить на службе?
– Мудак! – сказал Петрович. Он отошел в сторону, опустился на стул. Повторил негромко: – Мудак… Забрали моего Сашку неделю назад.
– Как забрали? – спросил Иван.
– Как-как? Обыкновенно. Пришли утречком и забрали, – глухо произнес Петрович и скривился, как от зубной боли. Ивану показалось, что Петрович весь как-то сморщился, усох.
– Что натворил-то? – спросил Иван.
– Что натворил? Ничего он не натворил… Ничего! С нищими он.
– Вот оно что, – сказал Иван. – Понятно… Нашел приключений на свою жопу.
Петрович вдруг вскочил, схватил Ивана за ворот. Лицо его оказалось перед лицом Ивана и глаза – красные от лопнувших сосудов, совсем рядом.
– Ты! – почти выкрикнул Петрович. – Ты что же говоришь такое, урод? Он – пацан совсем. И – в тюрьме… А ты? Ты же первый должен… Ты же офицер!
– Руки убери, – сказал Иван тихо.
– Ты же, блядь такая… – говорил, брызгая слюной, Петрович.
– Руки! – перебил Иван. – Руки убери!
– Да ты же! – Петрович не слушал Ивана и, кажется, не слышал и себя. – Да ты же, блядь такая, должен…
Иван ударил его в солнечное сплетение – несильно, но Петрович осекся на полуслове, вытаращил глаза и отпустил воротник Ивана. Иван легонько толкнул напарника, и Петрович осел на пол. Затявкал щенок. Он не понимал, что происходит, но интуитивно ощущал, что что-то нехорошее, неправильное.
– Я, – сказал Иван жестко, – никому ничего не должен.
– Сука, – просипел Петрович.
– Я не сука. И никому. Ничего. Не должен. Я все свои долги уже отдал… под Ачхой-Мартаном. Понял, напарник?
– Урод, бля, – просипел Петрович. Он сидел на полу, глотал ртом воздух, смотрел на Ивана снизу вверх – с ненавистью.
А Иван продолжил:
– А теперь этот Ачхой-Мартан, Чечен-аул, по Невскому – вон, посмотри! – рассекает на «мерсюках» и «бомбах». Хозяева! Вот тебе и весь хрен до копейки. А ты говоришь: должен! А я не должен! Никому! Ничего! Я свой долг отдал… Я, вообще, по жизни пиво пью. И не мешайте мне пить мое пиво… а больше я ни хера не знаю. И знать не хочу. И ни хера мне не надо… Ясно?
Иван вышел из караулки, Петрович с ненавистью смотрел ему вслед.
Иван вытащил из кармана пачку сигарет, закурил. Было уже почти светло. Над станцией целеустремленно пролетела куда-то воронья стая.
Иван ехал в сторону города, к кольцевой. Обычно
– Зря ты, Герман Петрович. Унюхают запах – настучат в абвер. А абвер, сам знаешь, начнет копать…
Петрович отмолчался, Иван пожал плечами: мол, вольному воля. Иван попрощался с Жильцом. Щенок заскулил. Он уже понимал, что Иван уходит на двое суток.
Щенка на станцию принес Иван. Дело было так. Месяца три назад Иван вышел из дому, направился в магазин. В тот вечер он ждал Лизу и хотел купить бутылку приличного вина. Думая о своем, он шел через двор соседнего дома. Там, на останках спортплощадки, двое подростков играли в баскетбол. Вернее, они просто бросали мяч в кольцо. Иван еще удивился: чего это они играют в баскет мячом для регби?.. Мяч взлетел над площадкой, шмякнулся о щит, о кольцо с обрывком сетки и упал на снег… Он как-то странно упал, а подростки рассмеялись. Иван присмотрелся и вдруг увидел, что никакой это не мяч для регби – это щенок. Сначала Иван не поверил себе. Уроды смеялись. «Мяч» попытался ползти, за ним тянулся кровавый след.
Один из подростков сказал:
– Во живучий какой…
У Ивана зашумело в висках… Второй подросток отозвался:
– А ты говорил, что он и трех бросков не выдержит. Вот уже семь, а он живой.
– Не тренди. Не семь, а шесть!
– Нет, семь. Я считал…
Потом, позже, Иван думал: как хорошо, что они убежали. Иначе я мог бы их изувечить…
В тот вечер он так и не дошел до магазина – повез щенка к ветеринару. Ветеринар, сонного вида молодой мужик, сказал: дворняжка… Иван промолчал… Ветеринар сказал: вряд ли выживет… Иван сказал: лечи. Ветеринар пожал плечами и что-то сделал, но, похоже, для проформы. Иван оставил у ветеринара половину зарплаты и отвез щенка домой. Потом приехала Лиза. Она не спускала щенка с рук, баюкала как ребенка. Иван подумал тогда, что если щенок выживет, то, пожалуй, он оставит псинку себе. Но вышло по-другому: утром пришла соседка, Анастасия Михайловна. Пришла и закатила скандал: безобразие! Собака! У меня с детства аллергия на шерсть животных. Анастасия Михайловна действительно выглядела скверно – дышала тяжело, лицо опухло, слезились глаза. Иван отвез ее в больницу, и там приступ сняли. Стало понятно, что оставлять щенка нельзя… На следующий день Иван отвез щенка на станцию. Герман Петрович посмотрел и сказал: не, не жилец. Но щенок, вопреки всем прогнозам, выжил, его стали звать Жильцом. Лиза часто передавала ему «гостинцы» – сосиску или косточку… Среди прочего персонала станции Жилец выделял Ивана. Почему – непонятно. Навряд ли щенок понимал, кто его спас, – ведь когда Иван отобрал его у «детишек», щенок был полумертвым.
…Иван ехал к кольцевой – мимо покрытых остатками ночного снегопада полей, свалок, каких-то сооружений промышленного вида и перелесков в первой весенней зелени. Древняя катушечная магнитола пела голосом Цоя:
Следи за собой, будь осторожен!Следи за собой!Чем ближе к городу, тем меньше было снега в поле и на обочинах. А внутри кольцевой снега не было вовсе. Колеса автомобилей поднимали с полотна грязную воду. Дворники размазывали ее по ветровому стеклу. День был серый, неуютный. Цой пел: