Бастард де Молеон

Дюма-отец Александр

Услышав имя мавра, Фернан скорчил гримасу ненависти и презрения.

– Поэтому я и подчиняюсь ему, – продолжал дон Фадрике, как бы отвечая самому себе. – Но когда мы уезжали из Коимбры, у меня уже возникли подозрения, и слежка, которую устроили за мной, их подтвердила. Мне надо быть начеку. У меня есть не только мои глаза, но и глаза моего преданного слуги Фернана. А если Фернан будет вынужден покинуть меня с каким-нибудь тайным, необходимым поручением, то его заменишь ты, ибо я равно люблю вас обоих как близких

моих друзей.

Дон Фадрике поочередно протянул руку каждому из них; Аженор почтительно прижал ладонь великого магистра к сердцу, а Фернан осыпал ее поцелуями.

– Сеньор, я счастлив любить вас и быть любимым вами, – сказал Молеон, – но я приехал слишком поздно, чтобы успеть заслужить столь пылкую дружбу.

– Ты будешь нам братом, – ответил великий магистр, – войдешь в наши сердца так же, как мы вошли в твое сердце. И с этой минуты давайте говорить лишь о празднествах и о прекрасных поединках на копьях, что уготовила нам Севилья. Пойдемте назад в лагерь.

За первой же палаткой, которую он обошел, дон Фадрике столкнулся с бодрствующим Мотрилем; он остановился и посмотрел на мавра, не в силах скрыть досаду, вызванную его неслыханной назойливостью.

– Сеньор, – обратился мавр к дону Фадрике, – когда я увидел, что в лагере никто не спит, мне пришла в голову мысль: поскольку днем стоит жгучая жара, не угодно ли будет вашей светлости сию же минуту отправиться в путь? Светит луна, ночь тиха и прохладна, и вы сократите часы нетерпеливого ожидания короля, брата вашего.

– А как же вы, ваши носилки? – спросил великий магистр.

– Помилуйте, сеньор! – воскликнул мавр. – Я и все мои люди повинуемся вашей милости.

– Хорошо, едем, я согласен, – сказал дон Фадрике. – Распорядитесь выступать.

Пока седлали лошадей и мулов, пока сворачивали палатки, Мотриль подошел к раненому часовому.

– Если этой ночью мы сделаем десять льё, то пересечем ли первую горную цепь? – спросил он.

– Да, – ответил солдат.

– А если завтра мы выйдем в семь вечера, то когда доберемся до брода через Зезири?

– В одиннадцать часов.

В указанный солдатом час они добрались до реки. Как и рассчитывал мавр, ехать ночью было очень приятно всем, а особенно самому Мотрилю, которому было легче скрывать носилки от любопытных взглядов Мюзарона, ибо у достойного оруженосца была одна-единственная забота – узнать, что за сокровище спрятано в позолоченном коробе, который так тщательно охраняет Мотриль.

Поэтому, будучи истинным сыном Франции, он, не обращая никакого внимания на совершенно непривычный для него климат, в полуденное пекло принялся бродить вокруг носилок.

Солнце жгло немилосердно; лагерь опустел. Дон Фадрике, чтобы никто не мешал ему предаваться раздумьям, удалился к себе в палатку. Фернан и Аженор беседовали в своей палатке, когда на пороге вдруг возник Мюзарон.

У оруженосца была сияющая физиономия человека, который почти нашел то, что давно искал.

– Сеньор Аженор, я сделал великое открытие! – воскликнул он.

– Какое же? – спросил рыцарь, привыкший к его шутовским выходкам.

– Мотриль разговаривает с носилками, а те ему отвечают.

– И о чем они говорят? – поинтересовался рыцарь.

– Я хорошо слышал разговор, но не смог его понять, – ответил Мюзарон, – ведь мавр говорил по-арабски.

Рыцарь пожал плечами.

– Что вы на это скажете, Фернан? – спросил он. – Вот, если верить Мюзарону, заговорило и сокровище дона Мотриля.

– Здесь нет ничего удивительного, потому что сокровище дона Мотриля – это женщина, – ответил паж.

– Вот оно что, – в полной растерянности пробормотал Мюзарон.

– Молодая? – игриво спросил рыцарь.

– Возможно.

– Красивая?

– О, сеньор рыцарь, вы слишком многого от меня требуете, это вопрос, на который сможет ответить мало кто даже из свиты дона Мотриля.

– Прекрасно! Я сам все узнаю, – решительно объявил Аженор.

– Каким образом?

– Раз Мюзарону удалось подобраться к носилкам, то и я проберусь не хуже него. Мы, горные охотники, привыкли бесшумно скользить со скалы на скалу и врасплох застигать серну на самых вершинах. Дон Мотриль вряд ли окажется более осторожным и пугливым, чем серна.

– Будь по-вашему! – воскликнул Фернан, также захваченный азартом юности. – Но при одном условии – с вами пойду и я.

– Пойдемте, а Мюзарон посторожит нас.

Аженор не ошибся, и все эти предосторожности даже оказались излишними.

Было одиннадцать часов утра. Африканское солнце палило нещадно, и лагерь казался обезлюдевшим; испанские и мавританские часовые попрятались в тени, кто под скалой, кто под одиноким деревом, и, если бы не палатки, ненадолго оживившие этот пейзаж, могло показаться, что ты находишься в пустыне.

Палатка дона Мотриля стояла на отшибе. Чтобы еще больше удалить ее от людей или в надежде найти чуть прохлады, Мотриль поставил ее в небольшой рощице. Он велел внести носилки в палатку, а вход завесить пологом из турецкой парчи, чтобы чужие взгляды не проникали внутрь. Именно эту палатку, где хранилось сокровище, Мюзарон и показал пажу и Аженору. Оставив Мюзарона на том месте, где он находился и откуда мог видеть, что происходит у той стенки палатки, которая была обращена к лагерю, молодые люди сделали круг и вышли на опушку рощи; потом, затаив дыхание и бесшумно ступая, прошли вперед, осторожно раздвигая ветви, шелест которых мог бы их выдать, и добрались, не услышанные доном Мотрилем, до круглого полотняного шатра, где тот находился вместе со своими носилками. Увидеть они ничего не могли, но зато все слышали.