Бастион
Шрифт:
— Боюсь не успеть, — честно сказала Екатерина. — Многое сделано, но еще больше сделать предстоит. На полдороге оставить — все начинания загубить. Одна надежда — на Сашеньку… Да еще на тебя. Ты муж мой перед Богом, ты не предашь.
— Только это одному Богу и ведомо, — горько усмехнулся он.
— Почему же? Документы я сохранила, их Безбородко надежно стережет. Свидетели еще живы. Перекусихина, Чертков, да и племянник твой… При необходимости, доказательств хватит. Только лучше бы без этого обойтись. Мы с тобой это уже обсуждали… Хочу в завещании тебя опекуном и наставником Сашиным сделать. Сдюжишь?
— Ты себя раньше времени не хорони, ты еще меня переживешь, — мягко сказал он, но на душе немного полегчало: не разрушить Зубову его начинаний. — Эх ты, «тридцать три несчастья»…
Екатерина улыбнулась, не разжимая губ (стеснялась пустоты на месте передних зубов). «Тридцать три несчастья»… Да, когда-то именно так звал ее Орлов. Молодая, суматошная, любительница всего нового и необычного, она словно притягивала к себе всевозможные беды. То и дело несли юную принцессу кони, с завидной периодичностью горели и даже обрушивались дома, в которых она останавливалась на ночлег, рассыпались мосты, по которым она проезжала, а уж кареты ее и вовсе бились, как бокалы на хмельном пиру. Но… Бог миловал, и вспоминать о той поре теперь было даже как-то… забавно.
— Да, наделали мы в свое время дел, — кивнула она. — Есть что вспомнить. Другим и трех жизней не хватит.
— А могли бы жить, как люди…
— Не могли, — ласково возразила она. — Судьба такая, Гришенька.
— Да уж, судьба… Все не как у людей. Дети, как стыд, по углам запрятаны. Всю жизнь рядом, но не вместе…
— Вот так и знала, что ты лаяться приехал, — вздохнула она. — Сколько уж раз умоляла тебя, батенька, взыскай ты, Христа ради, способ, что б мы никогда не ссорились… Ни к чему все это…
— Ты мне, матушка, зубы не заговаривай! Я тебе не Дидро.
— А что же ты услышать хочешь?
— Что мерзавец этот, коего ты с головы до пят золотом осыпала, хоть в дела мои лапами своими грязными лезть не будет! Воли он со своими братцами взял больно много! Тебе Орловых мало было?
— Светлейший! — выпрямилась в кресле императрица. — Я ведь и рассердиться могу! То, что тебе Безбородко в камзол плачется — не секрет. Он и от Мамонова слезами заливался, что ж мне теперь, у вас разрешения на свои симпатии спрашивать?
— А и надо бы! — рявкнул Потемкин, вскакивая с кресла. — Так как симпатии твои, почему-то завсегда с делами государственными переплетаются!
— Платоша — умный мальчик, — упрямо сказала Екатерина. — Это мой самый способный ученик. Ему бы знаний побольше… но это со временем придет.
Потемкин хотел ответить, но лишь вздохнул, и устало махнул рукой. К чести своей, Екатерина никогда не отзывалась дурно о своих фаворитах, награждая их какими-то несуществующими талантами и добродетелями. Но Зубов был опасен. Опасен, как и любой деятельный и завистливый дурак. Однако, объяснить это сейчас императрице было попросту невозможно.
— Ну, что ты, право слово, князь, — примирительным тоном сказала Екатерина. — Ни к чему все это… Я тебе говорила и сейчас повторю, что в моей жизни ты — единственный. Первый раз я не по своей воле замуж вышла. Чего хлебнуть довелось — про то тебе ведомо… Гришка… Тот не столько страсти другом был, сколько — скуке и страху. Да что я рассказываю? Сам все знаешь…
Да, Потемкин знал это, как никто другой…
Ей не везло… Как же ей не везло! С мужем, с любовником, с сыном, с восстаниями, войнами, эпидемиями, но… Были эти великие «но»! «Гром — камень», Фальконе, Эрмитаж, Крым, победы воинские, дипломатические, пьесы, флот, мировая слава России, верные друзья и сподвижники… Сыпавшиеся на нее с детства беды сделали ее характер добродушным, но упрямым. Свадьбу с Петром она поначалу восприняла, как благо и даже пыталась наладить семейный быт. Но каким же надо быть непроходимым глупцом и самодуром, что б довести до края даже привыкшую ко всевозможным бедам Екатерину?! Да что там говорить, если даже Панин — воспитатель Петра был составителем плана заговора, ибо он-то знал своего воспитанника, как никто другой. Семнадцать лет позора и унижений… Лучшие семнадцать лет жизни… От скуки она много читала, изучала русский язык, русские обычаи. И то, что сошлась с любимцем столичных забияк — офицеров — Гришкой Орловым, тоже следствие не любви, а одиночества. Но тут-то ее скука и закончилась. Раз и навсегда. Умерла Елизавета, правившая Россией двадцать лет мудро и милосердно. От одной только мысли, что недалекий самодур Петр взойдет на престол, началось в столице брожение. Но Екатерине в ту пору вряд ли было до высокой политики. Беременная от связи с Орловым, она неминуемо должна была закончить свою жизнь в монастыре, о чем не раз и не два, сообщал ей супруг в самых оскорбительных выражениях. Тайно родив сына, известного впоследствии как граф Бобринский, она поначалу лишь покорно согласилась участвовать в перевороте. Это были последние годы, когда она «всего лишь соглашалась». «Спасибо» Орловым — они раз и навсегда отучили ее всецело полагаться на кого-то, кроме себя самой. О том перевороте вспоминать не хочется. Лучше всего о нем сказал боготворимый Петром Третьим король Фридрих: «Петр позволил себя свергнуть, как ребенок, которого отпускают спать». Екатерину еще при жизни обвинили в убийстве мужа… Вряд ли. Ей выгоднее было держать живого Петра под арестом, чем после его смерти выходить за решительного и опасного Григория Орлова. Скорее, Алехан Орлов «позаботился» о свободном для брата троне. Но, в любом случае, как говорил по этому поводу Вольтер: «Это ее семейные дела и я в них не лезу». Григорий Орлов, как впрочем, и его братья, отличался исконно русским недостатком характера: в беде был велик, а в праздные дни — низок. Изменяя Екатерине направо и налево, не забывал при этом регулярно поколачивать свою венценосную любовницу — «дабы себя не забывала». Но время страшной эпидемии в Москве, проявил себя мужественно и рассудительно, за что ему — спасибо. После разрыва с Екатериной женился, и, кажется, даже, по любви. Повредившись умом, после смерти жены, был взят «на попечительство» Екатериной, которая стоически терпела его рядом с собой до самой смерти. Что еще можно сказать о Петре Третьем и Григории Орлове? Были… Были частью биографии императрицы. Другое дело Алексей Орлов, прозванный «Алеханом». О нем еще напишут горы книг и отснимут реки кинопленки. Личность! Все сплелось в нем: геройство и злодейство, гений и подлость. Один из сильнейших богатырей Европы, он до глубокой старости, на спор, бился с молодыми атлетами на кулаках, на пари останавливал за колесо мчащуюся карету, запряженную шестеркой лошадей, а уж про гнутые подковы или гвозди, пальцем вдавленные в дубовую стену и говорить нечего. Кавалерист, он возглавил наспех сколоченный из сырого леса флот, и на голову разгромил при Чесме сильнейший флот мира — турецкий. Отойдя от дел и поселившись в имении, показал себя выдающимся, инстинктивным генетиком, выводя столь необходимых для России «орловских рысаков» (бить животных запрещал, убежденный что воспитывать их надо только лаской, а на живодерню никогда не отправлял, давая дожить век в уходе), выводил уникальные породы гусей, собак, пчел, почтовых голубей… Умевший одинаково неистово и работать, и отдыхать, именно он завез на Русь первые цыганские хоры, введя их в моду раз и навсегда. Взошедший на престол после смерти Екатерины злопамятный истерик Павел, быстро припомнил заговорщикам убийство своего отца, заставив их всех участвовать в перезахоронении останков Петра. Шестидесятилетний Орлов не только возглавил траурную процессию, пешком одолевшую на лютом морозе многокилометровый путь, но и, исполняя приказ императора, не моргнув глазом, так «чмокнул» в лоб петровский череп, что гольштатские кости в гробу трусливо застучали… Не знавший ни страха, ни сомнения, он лишь раз впустил в свое сердце человеческие слабости любви, предательства… и раскаяния. Но даже эти «слабости» были у него настолько велики, что не один Шекспир будущего сломает перья, пытаясь отобразить хотя бы их оттенки. Дело было так. Одновременно с восстанием Пугачева, появилась в Европе очаровательная самозванка, одинаково мастерски разящая стрелами из глаз, и пулями из дамских пистолетов. Ни слова не говорящая по-русски, она объявила себя сестрой «императора Пугачева», и объезжала королей Европы с требованием о возврате ей «незаконно отнятого престола России». Чертовка была настолько хороша и обаятельна, что многие задумались о включении ее персоны в состав фигур на шахматной доске политики… Зная, что Орловы обижены потерей их влияния при дворе, интриганка послала Алехану требование в оказании ей помощи. Герой Чесмы, фигура европейского масштаба, флотоводец, имеющий под рукой нешуточную военную мощь и опыт дворцовых переворотов, Орлов по достоинству оценил нахальство незнакомки, о чем сообщил в Петербург. Екатерина, не замеченная ни потомками, ни современниками, в склонности к панике и преувеличениям, немедленно дала решительный приказ: самозванку задержать любой ценой, и доставить в Петербург для проведения дознания. Опытный интриган де Рибас провел предварительные переговоры, и встреча двух величайших авантюристов 18 века состоялась! Обладая геркулесовой силой и статью, Орлов носил на добродушном лице шрам поистине ужасающий. В пьяной драке его лицо было разрублено шпагой напополам (хирургу с трудом удалось приладить на место нос). Женщины восхищались его подвигами, но мертвели при виде его лица. И вдруг… Нет, конечно, он понимал, что ради такого «куша» как русский престол, она и Пугачева в «братья» запишет, и изуродованное лицо чесменского героя поцелуями покроет, но… вдруг?.. Вдруг?!. Нет. Не сложилось. Он все же выполнил приказ, оградив Россию от возможных бед: заманил на палубу русского фрегата, сдал на руки охране, и, запершись в каюте, пил яростно и люто до самого Петербурга. И только немногие знали, как ползал он в ногах у императрицы, вымаливая жизнь для той, чего настоящего и имени-то никогда не узнал. Кто-то утверждает, что мольбы его пропали втуне, и незнакомка умерла в бастионах Петропавловской крепости, так и не открыв своего настоящего имени, а потому похороненная под несуразной фамилией «княжна Тараканова». А кто-то (совсем не безосновательно!), доказывал, что жизнь для нее он вымолил, и авантюристка закончила дни своей долгой жизни в Ивановском монастыре под именем Досифеи. Как знать? С уверенностью можно сказать лишь то, что Орлов больше никогда не видел ни «Тараканову» ни «Досифею». Тогда он и сменил мундир полководца на неброский сюртук заводчика лошадей… Силен был человечище! И в добре, и во зле силен…
И все же был человек в империи, который размахом мысли и силы заслонял даже яркую звезду Алехана. Недаром граф Сегюр, посол Франции
В 1775 году она родила ему дочь — Елизавету Темкину. Но подстроиться друг под друга эти две пирамиды своего века так и не смогли. Они и поодиночке-то не умещались в семейной жизни, а уж парой… Потемкин так и не смог простить ей ее сумасшедшего прошлого, а у нее не было сил оправдываться. Инициатором ссор всегда выступал он — насмешливый, вспыльчивый, ревнивый. А она всегда делала шаг навстречу примирению. Она была упряма и постоянна в своих целях, он — живой, противоречивый, язвительный. У них не было ни одного шанса… И все же эти полтора года совместной жизни им было не забыть никогда. До конца своих дней Екатерина называла его «батюшка» и «хозяин». А вот все дальнейшие отношения между ними она точно выразила в письме, написанном много лет спустя: «Между нами, друг мой, дело в коротких словах: ты мне служишь, а я тебе признательна». Австрийский император говорил о Потемкине и Екатерине: «Он ей не просто нужен, он ей как воздух. Без него империи не существует». Даже Папа Римский обращался к нему, прося заступничества. Как реформатору русской армии, за всю российскую историю равных ему в заботе о солдате не было. Проницательный идеолог, он поднял в армии православие, как знамя, и именно в этом был секрет «высокой доблести полков в век золотой Екатерины». Будучи любителем литературы религиозной, он был противником литературы мистической и оккультной, а потому относился к масонам с брезгливым презрением… Они отомстили ему сполна, но уже после смерти — и во времена царствования Павла, и во времена царствования Троцкого. Рассказать о его эпопее покорения и обустройства Крыма, о создании черноморской эскадры, о возведении прекраснейших городов в двух словах — все равно что в двух словах сказать о всей истории восемнадцатого века. Его могила неоднократно осквернялась, ему нет ни одного памятника, и даже в многочисленных художественных фильмах о том славном времени, о нем стараются не вспоминать. И эта ненависть врагов России сама по себе является памятником тому, «без которого империи не существует». Памятником ему стала сама Россия…
Каков был век! Орлов, Екатерина, Потемкин… А ведь были еще Безбородко и Румянцев, Ломоносов и Державин, Суворов и Кутузов, Ушаков, и Чичагин… И каждый — личность. И каждый — эпоха! Кем же надо быть, что бы управлять этими уникальными, самобытными людьми? Кто она, эта самая блистательная властительница России?.. Она была — умница…
Чудовищно невезучая, прожившая с нелюбимым мужем 18 лет, она так никогда и не получила простого женского счастья. По подсчетам историков, у императрицы было 13 фаворитов. И каждый, за исключением рано умершего Ланского, ей изменял! Неудивительно, что она на всю жизнь сохранила благодарность к Потемкину, до конца дней относившемуся к ней, как к настоящему другу.
Да, она была редкая умница, потому и начала воздвижение России с неслыханного доселе «пиара». Подобрав «ключики» к ведущим философам Европы, она заставила их если не полюбить, то, по крайней мере, поверить в Россию. Дидро, принявший должность «библиотекаря Екатерины» и лично подбиравший для ее Эрмитажа картины, писал: «Науки, искусство и мудрость уходят на Север». «Отец энциклопедии», приехав в Россию, планировал провести с ней пару встреч, а провел шестьдесят (!). От него, и без того начитанная императрица получила уникальный курс лекций «обо всем». Она писала пьесы и «наказы», статьи и сказки, удивляясь, «как можно прожить день, не измарав листа бумаги». Ее книги жгли на кострах наравне с книгами величайших просветителей, и это ей даже нравилось. Она боролась с оспой, на собственном примере показывая действенность прививок. И «прививала» России чужеземную диковинку — картошку, как средство против хлебных неурожаев. Сама написала для внуков букварь и историю России. И даже изобрела для малышей первый в мире детский комбинезон, тут же принятый «на вооружение» в царских домах Европы. Да простят мне историки, но лично я считаю Петра Первого энергичным, но не умным человеком. Он «прорубил окно в Европу» как раз на уровне канализации, что немедленно превратило его в «фановую трубу». Он тащил в Россию без разбору все, словно худая сорока. Екатерина же всегда тщательно отбирала только то, что пойдет России на пользу. Петр Первый с огромным трудом и гигантскими жертвами решил «западный вопрос», выйдя к Балтике. Екатерине, за время царствования которой население России увеличилось вдвое, пришлось решать два важнейших в истории страны вопроса: польский и татарский. Последствия двух «иг» — татарского и польского, сотрясали Русь вплоть до конца восемнадцатого века. Много написано о разорении Руси татарами, но почему-то замалчивается о куда более катастрофических последствиях разорения России поляками. Екатерина решила этот вопрос окончательно, раз и навсегда. Так же, раз и навсегда, поляки забыли о подлостях собственных и начали жаловаться на «подлости русские». Екатерина вернула земли Киевской Руси, захваченные поляками, и окончательно подвела итог под «вопросом польским». Но… получила взамен неразрешимый «вопрос еврейский». Евреи к тому времени прочно заселили захваченные поляками территории и после раздела Польши, Россия оказалась страной с самым большим еврейским населением. На юге России, в это же время, татары по прежнему десятками тысяч угоняли в полон жителей приграничных станиц и деревень. Южные рубежи были не просто окровавлены, они были изглоданы до костей! Один Господь знает, сколько утекло в Черное море русской крови, и осталось ли в этой крови хоть капля моря Черного… Вольтер упорно рекомендовал Екатерине довести войска до Константинополя, освободив древнюю столицу православия от турецкого ига. Не хватило ей времени… Но и сделанного было немало! Екатерина не была вычислительной машиной, оптимально выбирающей безукоризненный вариант. Иногда она бывала даже чересчур мягкосердечна. Видный масон Новиков, при ней получил едва ли не монополию, над книжным рынком России, и это смертельным ядом сказалось на последующих поколениях. Борьба Екатерины с Новиковым была не борьбой с просвещением, а борьбой за просвещение. Историкам известно, что Новиков не только втайне торговал запрещенной литературой, но и, по приказанию масонской ложи передавал часть выручки на войну с Россией и сбор шпионских сведений. Новиков был заключен в Шлиссельбургскую крепость. Масон Куракин — отдален от двора, масоны Трубецкой и Тургенев — высланы из столицы. Но было уже слишком поздно. Даже гениальный секретарь Екатерины, основавший в России почту, развивший строительство дорог, человек, фактически определявший всю внешнюю политику России — Безбородко, уже вляпался в масонство, как в коровью лепешку. Рядом с ним оказался и будущий император России — Павел Первый. Как это еще скажется на судьбе России в самом недалеком будущем… Екатерина запретила на территории России ломбарды, лотереи и азартные игры, но она же изъяла главное достояние империи — «Историю государства Российского» написанную великим Ломоносовым. И упреком ей служат мудрейшие слова Карамзина: «Излишне мы смиренны в мыслях о народном достоинстве своем, кто сам себя не уважает, того, без сомнения, и другие уважать не будут». Наверное, впервые Екатерина осознала это, столкнувшись с первым диссидентом в истории — приснопамятным господином Радищевым. Леший с ним, с художественным достоинством этого пасквиля. Хуже Пушкина его все равно не обругаешь: «Очень посредственное произведение, не говоря уже о варварском слоге». Для Екатерины оскорбительно было другое. Посвятив всю себя на возвеличивание России она читала книгу, где ВСЕ в России было плохо, ВСЕ не так. И вполне справедливо считала она Радищева «бунтовщиком хуже Пугачева, ибо он хотел насадить республику через кровь». «Худая та политика, — писала она о Радищеве, — которая переменяет то законом, что надлежит переменять обычаем».