Бастион
Шрифт:
— Что ж делать, — развел руками священник. — Весь вагон в дыму, от ваших папирос хуже уже не будет…
— Тогда давайте знакомиться, — предложил вошедший. — Как могу предположить — все до Петрограда?.. Тверской. Дмитрий Сергеевич. Ротмистр.
— Очень приятно, — поклонился священник. — Отец Сергей. Иерей… Анисимов моя фамилия.
Тверской повернулся к сидевшим напротив и во взгляде его тут же появилась неприкрытая усмешка. Надо признать, что сидевшая там парочка заслуживала особого описания. Старший, лет сорока пяти, черноволосый и приземистый, был одет в короткое полу-пальто, из под которого торчали донельзя грязные, заплатанные брюки. Огромная, совершенно непропорциональная телу голова была совершенно
— Позвольте, догадаюсь, — не унимался неугомонный ротмистр. — Вы — ремесленники.
— Да, — коротко кивнул старший.
— Жидовствующие, — так же, благодушно — утвердительно сказал Тверской.
— А вам-то что?! — не выдержал белобрысый.
— Моня! — одернул его старший и, повернувшись к Тверскому, все так же терпеливо подтвердил: — Верующие.
— И как же вас величать? — прищурился Тверской, прикуривая короткую, “пажескую” папироску.
— Кленов, — представился старший. — Лазарь Моисеевич. Часовых дел мастер.
— А это ваш сын?
— Вы очень проницательны, господин ротмистр… Наверное, в жандармском управлении служили?
Ротмистр в полном восторге ударил себя ладонью по колену:
— Вот за что люблю евреев: выдержка — как у французского коньяка!
— Любите? — приподнял бровь Кленов. — А мне почему-то показалось, что вы — ярый антисемит.
— Что вы! — защищаясь, выставил ладони ротмистр. — Какой из меня антисемит. Во-первых, я очень хорошо отношусь к арабам. А во-вторых, вы даже не представляете, насколько я убежденный сионист!
— Да что вы говорите?
— Честью клянусь! Левую руку бы отдал, лишь бы вы обрели свою историческую родину.
— И все туда уехали, — понимающе закивал головой Кленов. — Ваши бы слова… Но за пожелание — спасибо.
— Ну, а вы? — обратился ротмистр к лежавшему на верхней полке человеку.
— Лейтенант Игнатьев, — представился бледный, явно мучаемый какой-то болезнью, молодой человек. — Вячеслав Иванович. К вашим услугам.
— Флот? — догадался Тверской, и получив утвердительный кивок, жизнерадостно продолжил: — Вот и познакомились. А то сидите, молчите, грустите… За приятным разговором и дорога короче.
— А вы, простите за любопытство, по каким надобностям в столицу собрались? — осведомился Кленов. — Там ведь красные — не забыли?
— К ним и еду. Хочу предложить им свои услуги.
— Вы?! Большевикам?! Да вас же, простите, на первом столбе…
— Примут! — убежденно заявил Тверской. — С распростертыми объятиями и слезами радости на лицах! Я, видите ли, долгое время возглавлял секретное подразделение по защите царского дома…
— Охранка, — презрительно скривился белобрысый Моня.
— Да, — не обиделся ротмистр. — И уверяю вас: это был лучший аналитический отдел во всей России. Какая уникальная информация копилась у нас! Анализировать не надо — все, как на ладони. Впрочем, что удивляться: какие люди у нас работали! Из тридцати человек — двадцать девять потомственные дворяне, офицеры, ученые…
— Что же с ними стало? — спросил Кленов.
— Убили, — ответил ротмистр. — Всех. В одну ночь. Пока пьяная матросня Зимний штурмовала, доверенные люди Свердлова и Троцкого их вырезали… Очень уж они этим господам
— Как же вы уцелели?
— А я в этот момент в Зимнем был. Надо было поговорить кое с кем… Не успел. Большевички опередили. Не меня — словоблудов думских. Но это и немудрено: масоны только языками молоть горазды, а настоящими делами совсем другие люди занимаются.. Наш отдел еще покойному Столыпину всю информацию об этих господах передал. И о тех, кто за ними стоит…
— Вы верите в масонов? — удивился священник.
— Батюшка, — вздохнул ротмистр. — Я верю в Бога, а с масонами я очень близко знаком. Я же говорю: мы умели работать, а потому и доказательства у меня такие, что…
— Как же вы в Зимнем выжили? — спросил священник. — Я слышал, там… страшно было…
— Поначалу — нет, — покачал головой ротмистр. — Временное правительство лениво бодалось за власть с Советом Народных Депутатов, а потом… Потом на сцену вышли те, кто всю эту смуту так бережно выращивал и пестовал. Утром 25 октября захватили телеграфы и банки, а вечером подбили пьяную толпу арестовать и Временное правительство. Я был там, имел честь наблюдать, как толпа пьяных гопников пыталась пробраться в Зимний. Дали мы залп поверх голов — разбежались. Еще раз попытались — с тем же результатом, потом — еще раз… Я уж было думал, что продержимся до подхода фронтовиков — в Царском Селе стояла часть генерала Краснова… Но нашлась одна сволочь — Мишка Свечников. Он в Финляндии русскими частями командовал. Финляндия… Временное правительство не хотело выпускать ее из состава России, а большевики пообещали. Вот соседушки и расстарались: сначала предоставили большевикам условия для подготовительной работы, а потом выделили и полк особого назначения — пятьсот отлично подготовленных офицеров с боевым опытом и особой подготовкой. А кто против них? Юнкера, женский батальон да горстка казаков… Вот и прошли, как нож сквозь масло. Штурмовали профессионально, со стороны Невы. Захватили выходы, впустили всю эту… братию, и моментально испарились. А город наутро жил, как ни в чем не бывало. Только немного в газетах пожурили, мол, некорректно большевики с оппонентами обошлись. Правда, без казусов не обошлось. Главного “балтунолога” — Ульянова-Ленина никто в известность о перевороте не удосужился поставить. Когда ему Джугашвили сказал о захвате Зимнего, Ленин пробрался в Смольный, и пока Троцкий со Свердловым потели, захватывая телефоны — телеграфы — банки, стал быстренько своих сторонников на ключевые посты распихивать. Шустрый малый…
— Джугашвили? — послышался с верхней полки слабый голос. Лейтенант, покашливая, приподнялся на локте: — Случайно, не Иосиф?
— Иосиф, — подтвердил ротмистр. — Знаете?
— Немного. Моя родственница, в обмен на одну услугу, просила меня доставить в Туруханский край для него передачу… Они были знакомы… Не по революционным делам…
— А разве вы не дворянин?
— Я понимаю, о чем вы… Она — дворянка, и очень богатая женщина, а он сын сапожника, бунтовщик, но… Поверьте, хоть это и странно звучит по отношению к большевикам, но Джугашвили — очень приличный человек. Я общался с ним всего две недели, но он мне понравился. А вот его сосед, по дому, Урицкий…
— О! — на скулах ротмистра вспухли желваки. — А вот это — персонаж! Ах, голубчик, если б вы смогли его тогда… Впрочем, кто же знал… Ведь не болтун Ленин, и даже не сибарит Троцкий заварили всю эту кровавую кашу, а этот недоучившийся часовщик. Это его идея “точечных ударов” по захвате малыми силами всех государственных структур, так удачно сработавшая в октябре семнадцатого. Это он придумал накопление первичного капитала большевиков за счет “экспроприаций”, и так удачно использовал эту идею на Урале. Именно он провозгласил идею террора. Это он, даже без санкции своих же Советов приказал расстрелять царскую семью…